Голем — краткое содержание книги густава майринка

(Сегодня следует заметить, что в 1996 году я знал о Дугине только то что он написал цитируемое здесь предисловие к книге Майринка. Знай я то, что известно сейчас, искал бы другие источники.

)

Прежде, чем приступить к демонстрации параллелей между текстом романа Густава Майринка и концепциями Юнга, дадим краткий обзор событий в биографии Майринка, связанных с историей его внутренней жизни (по тексту работы А.Г.

Дугина “ “Магический реализм” Густава Майринка”, служащей послесловием в книге: Г.Майринк. Голем. Вальпургиева ночь. М.: “Прометей”, 1989, по которой цитируется ниже и сам роман).

Густав Майринк, незаконнорожденный сын Марии Вильгельмины Адельхайд Майер и государственного министра Карла Фрайхерра фон Фарнвюлера, родился 19 января 1868 года в Вене. Его мать была актрисой и много путешествовала с театром, поэтому юность Майринка прошла в постоянных разъездах.

Биографы считают что мать относилась к мальчику довольно холодно, и он был лишен материнского тепла. Некоторые полагают, что именно поэтому писателю так удавались позднее вампирические и демонические женские персонажи и менее выразительными получались положительные фигуры (впрочем, у кого было иначе?).

В 90-е годы он заинтересовался оккультизмом. В посмертно опубликованном автобиографическом рассказе “Лоцман” он сам так описывает обстоятельства, при которых впервые столкнулся с таинственными силами судьбы.

В 1892 году, когда ему было 24 года, он переживал глубокий духовный кризис, который постепенно привел его к идее самоубийства. Когда он уже стоял в своей комнате, готовясь с собой покончить, что-то зашуршало под дверью — в щель ему просунули тонкую брошюрку под названием “Жизнь после смерти”.

Это произвело на него такое сильное впечатление, что он резко изменил свое намерение. Мистическое совпадение во многом повлияло на всю его дальнейшую судьбу.

После этого случая он углубился в изучение оккультных трактатов, участвовал в учреждении Пражского отделения теософского общества “У голубой звезды (а значит, познакомился с преломленным через писания Блаватской тибетским буддизмом) и вошел в контакт с кружком пражских мистиков, группировавшихся вокруг некоего Вебера Алоиза Майлендера.

В том же 1892 году в пражскую полицию на Майринка поступило обвинение в использовании спиритизма и колдовства в банкирской деятельности. Он был взят под стражу и находился в тюрьме два с половиной месяца. Несмотря на оправдание в суде, этот инцидент плохо сказался на всех его делах и вынудил оставить предпринимательские занятия.

После второй женитьбы в 1905 году Майринк много путешествует по Европе, где встречается с различными представителями европейских оккультных школ и, в частности, с эзотерической группой итальянца Джулиано Креммерца, называемой “Цепью Мириам”.

Общение с Креммерцем и посвящение в оккультную герметико-тантрическую практику “Цепи Мириам” отразилось на всех последующих литературных произведениях Майринка, так или иначе связанных с идеями и техникой школы Креммерца и особенно на романе “Голем”.

) Здесь он прожил всю оставшуюся жизнь.

В 1927 году Майринк принимает буддизм и полностью посвящает себя медитативной практике.

Говорят, что он настолько владел йогой, что лечил с ее помощью все заболевания, не прибегая к услугам врачей.

Летом 1932 года его сын Харро Фортунат в возрасте 24 лет кончает с собой, не только повторяя трагическую попытку своего отца в юности, но как бы подтверждая все его литературное творчество, в котором подобная ситуация передачи одних и тех же архетипов по цепи поколений неоднократно проигрывается.

Через полгода после смерти сына, 4 декабря 1932 года, умер и сам Майринк. Его жена, пережившая его на 30 лет, писала, что он чувствовал приближение конца и просил ее не волноваться и не суетиться. Он встретил смерть так же, как и герои его романов: с достоинством и твердой уверенностью, что это лишь переход из одного состояния в другое.

Роман “Голем” вышел в свет в 1915 году, когда аналитическая психология К.Г.Юнга еще не существовала.

Тем удивительнее оказывается то, что в романе можно обнаружить в метафорической или символической форме почти все главные элементы структуры психики, выделяемые Юнгом, а сама фабула романа может быть интерпретирована, как процесс индивидуации, через который проходит главный герой.

Конечно, среди источников, которые использовал Юнг, были буддийская Тантра Тибета, европейский оккультизм, труды гностиков и каббалистов, а Майринк погружен в мир тех же символов и переживаний, но сходство комплексов идей как системного целого у обоих авторов впечатляет.

Само название романа отсылает искушенного читателя к идее бессознательного. Голем (в переводе с древнееврейского — комок, неоформленное) по преданию — глиняный человек, которого, пользуясь утерянными указаниями Каббалы, сделал пражский раввин Леви в ХVII веке и оживил его, вложив ему в рот магический талисман.

“… Однако настоящего человека из него не получилось, только смутная, полусознательная жизнь тлела в нем. … И когда однажды перед вечерней молитвой раввин забыл вынуть у Голема изо рта талисман, тот впал в бешенство, бросился по темным улицам, уничтожая все на своем пути.

” И несмотря на отсутствие термина “коллективное бессознательное” во времена написания романа, автор вкладывает именно этот смысл в периодическое фантомное “появление” Голема на улицах пражского гетто.

“… В душные дни электрическое напряжение достигает последних пределов и рождает наконец молнию — может быть, постоянное накопление неизменных мыслей, отравляющих воздух гетто, тоже приводит к внезапному разряжению — душевному взрыву, бросающему наше сонное сознание к свету дня, чтобы проявиться то молнией в природе, то призраком, который своим обличьем, походкой и видом обнаруживает в каждом символ массовой души (курсив мой, В.Г.), если только верно истолковать тайный язык внешних форм.” Женщина, видевшая Голема “вполне уверена в том, что это могла быть только ее собственная душа.”

Герой романа, резчик камней Атанасиус Пернат, обнаруживает себя живущим в гетто без всякой памяти о своем прошлом. Практически — без юнговской “персоны”, а прекращение отождествления себя с персоной есть необходимое условие для начала личностного роста.

В начале пути налицо только “дневное” сознание или, в терминологии Юнга, эго. Путь в глубины бессознательного инициируется таинственной книгой “Ibbur” (“Чреватость души”), принесенной незнакомцем, который то ли был, то ли не был, который был Големом или самим Пернатом.

Буквы книги оживают и превращаются в видения, среди которых выделяются женщина, “совершенно обнаженная и огромная, как медная статуя” — символ юнговской “анимы”, и фигура коронованного Гермафродита, сидящая на перламутровом троне — символ слияния женского и мужского начал, слияния бессознательного с сознательным, символ “самости”.

“…Я прочел книгу до конца и еще держал ее в руках, и казалось мне, что я в поисках чего-то перелистывал свои мозги, а вовсе не книгу”. Видения такого рода повторяются в романе несколько раз, и не всегда ясно, происходят ли события в мире феноменов или во внутреннем пространстве сознания Перната.

Дальнейшая фабула романа представляет собой как бы схождение героя в мир бессознательного, где происходит свидание с тенью, ее принятие и интеграция, а также встреча с анимой в трех ее ипостасях.

Тень представляет собой и сам Голем (“Он, как негатив, незримая форма, понял я, очертаний которой я не могу схватить, в которую я сам должен внедриться, если только я захочу осознать в собственном я ее облик и выражение”) и карта пагад, т.е.

“маг”, из колоды Таро, найденная в “комнате без входа” (на самом деле в полу комнаты имеется люк) и раскрашенная в детстве самим героем.

Архивариус и каббалист Шемайя Гиллель, воплощающий в романе архетипический образ мудреца, учителя и тайновидца, говорит об этой карте: “И точно так же, как пагад является первой картой в колоде, так и человек — первая фигура в своей книжке с картинками, свой собственный двойник…”

“…- Ведь это карта, жалкая, глупая карта, идиотская игральная карта, — кричал я себе… Напрасно..Но вот он… вот он облекается плотью   Пагад… забивается в угол и оттуда смотрит на меня моим собственным лицом.………………………………………………………………………. Так смотрели мы друг другу в глаза — один жуткое отражение другого…………………………………………………Я крепко пригвоздил его своим взглядом, и ему не удалось расплыться в утренних сумерках, несших ему через окно свою помощь.Я держал его крепко.Шаг за шагом отстаивал я свою жизнь, которая уже принадлежала не мне…………………………И когда он, делаясь все меньше и меньше в свете утренней зари, снова влез в свою карту, я встал, подошел к нему и сунул его в карман — пагада.”

Интересно сопоставить описание борьбы с пагадом и психотерапевти-ческий метод конфронтации, используемый в технике направленного аффективного воображения, предложенной представителем аналитической психологии Ханскарлом Лейснером (Ханскарл Лейнер. Направленное аффективное воображение. В кн. К.Г.Юнг и современный психоанализ. Хрестоматия по глубинной психологии. Выпуск 1.

— М.: ЧеРо, 1996.). “Это один из способов обращения с архаическими символическими фигурами, которые возникают из леса, пещеры или болота….. Терапевт просит пациента твердо стоять на земле, не двигаться и использовать очень древнюю магическую практику: нейтрализовать тварь, пристально смотря ей в глаза.” Это в точности тот же прием взаимодействия с тенью, что описан Майринком.

Встречи с анимой происходят в порядке нисхождения или, возможно, погружения в глубины бессознательного.

Первая встреча — Мириам, дочь Шемайи Гиллеля, воплощенная духовность и красота, “красота такая особенная, что с первого взгляда ее нельзя уловить; красота от которой немеешь, когда взглянешь на нее, она пробуждает необъяснимое чувство легкой робости.

” Дальше Перната отрывает от Мириам и увлекает его первая, “замурованная в прошлом” любовь — Ангелина, обворожительная, земная, легкомысленно жестокая: “Только несколькими короткими словами, почти равнодушно, Ангелина упомянула о докторе Савиоли.

-Теперь, когда опасность миновала,- сказала она с восхитительной детской непосредственностью,- и я знаю, что он поправляется, мне кажется ужасно скучным все, что я пережила.

Мне хочется снова радоваться, закрыть глаза и погрузиться в сверкающий поток жизни…” Спуск завешается тем, что Пернат попадает в объятья давно пытавшейся соблазнить его проститутки Розины. Это символ слепого эротического влечения, “губительный” облик анимы.

Я вдыхал аромат ее волос, ее мягкая соболья шуба пощекотала мне шею, потом соскользнула, обнажив ее плечи. Она обратилась в Розину, танцевала, полузакрыв опьяневшие глаза… во фраке.. голая…” “…Я отогнал призрак, велел ему обратиться в образ Ангелины, и он съежился в букву “алеф”. Снова вырос, стал непомерно высокой обнаженной женщиной, с пульсом, могущественным, как землетрясение, какою я видел ее однажды в книге. Она наклонилась ко мне, и я стал вдыхать опьяняющий запах ее горячего тела.” Обвиненный в убийстве, совершенном другим из-за Розины, герой попадает в тюрьму. Путешествие в бездну бессознательного завершено. Дальше — пассивное пребывание в камере, внутреннее вызревание трансформации.

В тюрьме происходит встреча с другим важным персонажем, Ляпондером, который идет к индивидуации другим путем, путем полной отдачи себя бессознательному: ”То, что мне до тех пор было дорого, представилось мне вдруг безразличным: жизнь показалась мне глупой сказкой об индейцах и перестала быть действительностью; сны стали достоверностью… понимаете: безусловною, реальной достоверностью, а повседневная жизнь стала сном”. Наличие разных путей к воссоединению себя в романе можно соотнести с двумя направлениями в аналитической психологии, выделяемыми Розмари Гордон (Розмари Гордон Исчезновение и нахождение: локализация архетипического опыта. В кн. К.Г.Юнг и современный психоанализ. Хрестоматия по глубинной психологии. Выпуск 1. — М.: ЧеРо, 1996): “…среди аналитических психологов оказывается есть те, которые рассматривают “архетипическое” как потенциальный источник внутри нас, которому мы должны доверять почти слепо, с тем, чтобы он мог вести нас к максимальной наполненности. Однако другие считают, что это примитивная сила, от которой мы должны освободить себя, если мы растем, развиваемся и предполагаем нашу личную ответственность.” Сама Розмари Гордон предпочитает третий, “срединный” путь, который становится возможным посредством символической функции, “через которую связываются сознательное и бессознательное, чувственное и абстрактное, ненаблюдаемая реальность с видимыми явлениями.”

В романе также упоминаются два пути: “путь жизни”, соответствующий, повидимому, пути освобождения от архетипического (“…Душа не есть нечто “отдельное”, она этим только еще должна стать… Ваша душа еще составлена из многочисленных “я” — как муравейник из многих муравьев; вы носите в себе психические остатки многих тысяч предков…”),  и “путь смерти”, которому следует Ляпондер (“…Для меня самое святое, это сознание, что каждым моим шагом руководит духовное начало во мне. Я за ним слепо, доверчиво пойду, куда бы ни повела меня дорога…”). Атанасиус Пернат выбрал третий путь, когда в видении отказался принять или не принять красные с черными крапинками зерна, предложенные ему мистическим существом, а выбил их из руки дающего. Зерна здесь, как можно догадаться, символ бессознательного (содержание буддийского сознания-сокровищницы? архетипы коллективного бессознательного?): принявший их идет “путем смерти”, отказавшийся — “путем жизни”. Третий путь означает, видимо, принятие сознательной ответственности при сохранении потенциальных возможностей и творческой энергии бессознательного: “Если бы вы отказались от них, вы бы тоже пошли по “дороге жизни”, но зерна, в которых заключена магическая сила, не остались бы позади. Но они рассыпались по полу, как вы говорите. Это значит: они остались здесь, и будут оберегаться вашими предками, пока не наступит время прорастания. Тогда в вас оживут силы, которые теперь дремлют.”

Сюжет заканчивается драматической сценой преображения героя и “смерти” его прежней личности в огне пожара (в эпилоге выясняется, что пожара не было). Выйдя из тюрьмы, Пернат понимает, что внутренняя интуиция однозначно ведет его к раввину Гиллелю и его дочери. Но они исчезли.

Пернат празднует рождество в одиночестве, в том доме, где находится “комната без входа”, комната Голема. Начинается пожар, и он, повисая на канате вверх ногами, подобно изображению на карте Таро “Повешенный”, видит в окне комнаты без дверей Гиллеля и Мириам.

И разбивается о камень, похожий на кусок сала. Фигура “Повешенного” — перевернутый символ алхимической серы, отождествляемой с Духом и глубиннейшим человеческим “зерном” (самостью Юнга?). Камень, разумееся, философский.

Синтез мужского и женского начал в доме “У последнего фонаря” завершает процесс “индивидуации”.

“Когда ворота раскрываются, я вижу за ними мраморный дом, похожий на храм, и на его ступенях:Атанасиус Пернат,а к нему прислоненная:Мириам,оба смотрят вниз на город….…Ворота закрываются, и я вижу снова только сияющего Гермафродита.”(Чем, кстати, не Мастер и Маргарита на крыше дома Пашкова перед последним путешествием?)

Можно было бы продолжить юнгианский анализ этого многослойного произведения, но такая работа требует значительного времени и более глубокого изучения литературы. В частности, мне неизвестно, упоминается ли роман Майринка где-либо в трудах Юнга, хотя ясно, что вряд ли столь значительное и знаменитое произведение могло пройти мимо его внимания.

Источник: https://art-out-of-time.livejournal.com/188417.html

Краткое содержание Голем Густав Майринк

Густав Майринк

Голем

Прага, начало века. Повествование ведется от первого лица. Герой не то спит, не то бодрствует. Лунный луч падает в изножие его кровати.

Герой ощущает, что его спящее тело лежит в кровати, а “чувства отделились от тела и больше от него не зависят”…

Вдруг он оказывается в угрюмом дворе пражского гетто, видит своих соседей – четырнадцатилетнюю рыжеволосую Розину и человека с круглыми рыбьими глазами и раздвоенной заячьей губой – старьевщика Аарона Вассертрума, Розина старается обратить на себя внимание героя, за ней ревниво наблюдает один из братьев-близнецов, рябой подросток Лойза . Герой оказывается у себя в каморке. Вассертрум смотрит на стены соседнего дома, примыкающие к окну героя. Что он может там видеть? Спустя какоето время из-за стены, из соседней студии раздается радостный женский смех.

Герой тут же вспоминает, что его знакомый, актер-кукловод Цвак несколько дней назад сдал свою студию “молодому важному господину”, чтобы тот мог встречаться со своей дамой сердца без соглядатаев.

Внезапно поблизости раздается пронзительный крик, затем скрип железной чердачной двери.

В комнату врывается бледная как смерть молодая женщина, крича: “Мастер Пернат, ради Христа, спрячьте меня!” На секунду дверь снова распахивается, за ней – лицо Аарона Вассертрума, похожее на страшную маску.

Перед героем вновь всплывает пятно лунного света в изножии его Кровати. Атанасиус Пернат – отчего ему знакомо это имя? Когда-то давным-давно он перепутал свою шляпу с чужой . На ее белой шелковой подкладке золотыми буквами было написано имя владельца – “Атанасиус Пернат”.

Герой снова ощущает себя Пернатом. К нему, граверу-реставратору, приходит неизвестный и приносит книгу, в которой нужно поправить инициал, сделанный из двух листиков тонкого золота.

Пернат начинает листать книгу, перед ним встают поразительные видения.

Одно из них – сплетенная в объятиях пара, на его глазах принявшая целокупную форму полумужчины-полуженщины, гермафродита, и сидящая на перламутровом троне в короне из красного дерева.

Очнувшись от видений, Пернат хочет найти человека, принесшего книгу, но тот исчез. Пернат пытается – и не может – вспомнить его облик.

Только представив себя на его месте, Пернат чувствует, что становится похожим на него: безбородое лицо, выпуклые скулы, раскосые глаза – да это же Голем! О Големе существует легенда.

Голем влачил жалкое полуосознанное существование и оживал, только когда раввин вкладывал ему в рот записку с магическими знаками. Однажды, когда он забыл вынуть ее, Голем впал в бешенство и начал крушить все вокруг. Раввин бросился к нему и вынул бумажку со знаками.

Тогда истукан замертво рухнул на землю. Говорят, что он появляется в городе каждые тридцать три года.

Пернат видит себя во дворе, рядом с ним – студент Хароузек в потертом летнем пальто с поднятым воротником. Студент ненавидит старьевщика и уверяет Перната, что именно он, Хароузек, виноват в смерти сына старьевщика, доктора Вассори, глазного врача-шарлатана . Савиоли – это имя молодого господина, снявшего комнату рядом с каморкой Перната.

Пернат получает письмо от женщины, которую недавно спас от старьевщика. Она просит его о встрече. Ангелина – так зовут женщину – помнит Перната с детства.

Сейчас она нуждается в его помощи: старьевщик Вассертрум хочет довести заболевшего доктора Савиоли до самоубийства. Ангелина замужем, она боится, что муж узнает о ее измене, и отдает Пернату на хранение свою переписку с Савиоли.

По соседству с Пернатом живет Шмая Гиллель, архивариус в еврейской ратуше, с дочерью-красавицей Мириам. Мириам чиста душой и живет в предвкушении чуда, которое преобразит жизнь. В то же время ей так дорого само ожидание, что иногда она хочет, чтобы чуда не произошло.

В своих видениях Пернат ощущает себя Големом, а Шмая Гиллель кажется ему раввином-повелителем, и это своеобразно окрашивает их реальные взаимоотношения. Пернат вырезает на лунном камне камею с портретом Мириам, которая напоминает ему изображения древней книги, так взволновавшей его.

Выйдя из тюрьмы, Пернат бросается искать Шмаю Гиллеля и его дочь и видит, что квартал уничтожен, идет реконструкция этого района города. Пернат не может найти и своих друзей – кукловода Цвака, слепого Нефтали Шафранека. В отсутствие Перната умер старьевщик Вассертрум, а студент Хароузек покончил с собой на его могиле, завещав треть доставшегося от Вассертрума наследства Пернату.

Пернат собирается истратить эти деньги на поиски Шмаи Гиллеля и его дочери. А пока он снимает квартиру в единственном не тронутом реконструкцией доме во всем квартале – в том самом, где, по преданию, иногда видели Голема. На Рождество, когда Пернат сидит у зажженной елки, ему является его двойник – Голем.

В доме начинается пожар. Пернат спускается вниз по веревке, ему видятся в одном из окон Гиллель и Мириам, он радостно окликает их… и срывается с веревки.

Вдруг герой приходит в себя: он лежит на кровати, в изножии которой пятно лунного света. А Пернат – вовсе не его имя, оно написано на белой шелковой подкладке шляпы, которую он накануне перепутал со своей в соборе в Градчанах. Герой пытается пройти по следам Перната. В одном из кабачков поблизости он узнает, что тот женился на Мириам.

Наконец после долгих поисков герой оказывает ся у дома Перната близ “Стены у последнего фонаря”, “где ни одна живая душа не может жить”. На двустворчатых воротах – бог-гермафродит на перламутровом троне.

Старый слуга, с серебряными пряжками на башмаках, в жабо и старинного покроя сюртуке, берет шляпу, и перед героем в пролете ворот появляется сад и похожий на храм мраморный дом, а на ступеньках Атанасиус Пернат и Мириам.

Мириам так же хороша и молода, как во сне героя, а лицо Перната кажется герою собственным отражением в зеркале. Возвращается слуга и отдает герою его шляпу.

Источник: https://goldsoch.info/kratkoe-soderzhanie-golem-gustav-majrink/

Краткое содержание: Голем

                Начало нового века, Прага. От первого лица ведётся рассказ. Наш герой то ли во сне, то ли наяву.  Лунный луч света падает на его кровать. Он понимает, что тело находится в кровати, но складывается такое ощущение, что чувства отделились и ему не подконтрольны.

                Вот он оказывается в унылом дворе пражского гетто, где видит соседей, а именно рыжеволосую четырнадцатилетнею Розину и старого старьёвщика Аарона Вассертрума у которого раздвоенная заячья губа и глаза похожие на рыбные. Она сразу пытается привлечь внимание героя.

В это же время за ней пристально наблюдаю близнецы Лойза и Яромир, он от природы глухонемой, одержимые страшной страстью к Разине. Оказавщись у себя в коморке наблюдает за Весструмом, который всматривается в стену дома, который примыкает к окну героя.

И тут наш герой вспоминает, что его знакомый Цвак, который есть актёром-кукловодом, сдал студию какому-то важному человеку для личных встреч со своей любимой, по дальше «от посторонних глаз» и это произошло несколько дней назад.

Милый и приятный смех за стеной снова оживляет воспоминания про этот некогда богатый дом, где ему не раз приходилось восстанавливать антикварные вещи, которые стоили дорого. Вдруг совсем рядом раздался пронизывающий крик, а после отворились с большим скрипом двери на чердаке. В помещение влетает как смерть белая девушка и кричит «не своим голосом»: «Спрячьте меня ради всего святого, мастер Пернат!!!» Буквально на один момент дверь опять открывается, за дверью стоит Аарон со страшной гримасой.

                Снова лунный луч света падает на его кровать у самых ног. Атанасиус Пернат  — это имя ему от куда-то дополи знакомо. И тут вспоминает, что когда-то давненько  он перепутал шляпы. Обнаружив на шёлковой белой подкладке вышитую золотом надпись с именем, Атанасиус Пернат, владельца.

                Он снова чувствует себя Пернатом. К нему как реставратору приходит неизвестный с просьбой поправить инициал, который состоит из двух золотых листочков, в старинной книге. Во время листания книги перед ним возникают видения.

В одном из видений он видит как сплетённая в объятиях пара превращается в гермафродита, сидящего на троне из перламутра с короной на голове из красного дерева. Прийдя в себя после увиденного Пернат пытается найти человека, который принёс книгу, но того и след простыл.

Он пытается найти в памяти вид человека, но у него ничего не получается. Представив себя на месте этого мужчины, он начинает становиться на него похожим: глаза раскосые, скулы выпуклые, на лице нет бороды – это же Голлем! Есть легенда о Голлеме.

По канонам кабалы давно раввин изготовил себе из глины Голлема, для того чтоб тот помогал ему, прислуживал. Находится Голлем в основном в полу осознанном состоянии до тех пор пока раввин не вкладывает в рот магическую записку.

                Рядом с собой во дворе Пернат видит, студента по имени Хароузек, который одет в потёртое летние пальто и с приподнятым воротником.

Ненависть к старьёвщику вынуждает  студента сделать сенсационное заявление о том, что это именно он убил его сына глазного доктора Вассори, который был шарлатаном.

Аарон Весструм в случившемся обвиняет Савиоли – это молодой врач, который снял комнатку, находящуюся возле каморки Перната.

                К Пернату приходит от женщины, по имени Ангелина, письмо, которая знает его с детства недавно спасённую от старьёвщика. Она нуждается в его помощи, так как Аарон пытается больного врача Савиоли довести до самоубийства. Замужняя Ангелина побаиваясь о том, что муж узнает о её связи, передаёт на сохранение переписку между ней и Савиоли.

                Соседями Перната оказываются еврейский архивариус Шмая Гиллель с Мириам, своей дочерью – красавицей. Чистая душой Мириам живёт в ожидании чуда, которое поменяет её жизнь. Иногда во время ожидания она хочет чтоб чудо не происходило. В видениях Пернат чувствует себя Голлемом, а Шмая как бы его хозяин, что в реальности по своему интересно украшает их взаимоотношения.

Она напоминает ему книгу, которая нарушила его покой и поэтому он камею с портретом Мириам вырезает из лунного камня. Пернат, страстно влюблён в Мириам, но этого не подозревает и не осознаёт, прежде чем всё поймет, произойдёт много разных событий.

После которых Пернат в связи с ложными обвинениями попадает в каталажку, где происходит мистическое общение через видения посещающие его с Мириам.

                Пернат собирается потратить полученное наследство от Весструма на поиски Мириам и её отца Шмаи Гиллеля. В это время живёт в квартире, которую снял в единственно уцелевшем доме – именно в том, где время от времени появляется Голлем.

Сидя у зажжённой ёлки во время рождества у него перед глазами появляется Голлем. Начинается пожар, Пернат, выбирается со съёмной квартиры, спускаясь по верёвке вниз, ему привиделись в одном из окон дома Мириам и Гиллель.

Пытаясь их окликнуть срывается и падает вниз.

                Придя в себя, он лежит на кровати, которую в ногах освещает лунный свет. А Пернат — это всего на всего имя, которое отображена на перепутанной им шляпе. Наш герой пытается узнать про него как можно больше и идёт по следам Перната. Он случайно узнаёт, что тот женился на Мириам в этом из кабачков города.

И вот его старания вознаграждены, он находит семейное гнёздышко Мириам и Анастасиуса. На воротах перед их домом изображён божественный гермофродит сидящий на троне из перламутра с короной на голове из красного дерева.

Выходит слуга, одетый в старинный сюртук, а на ногах виднеются серебряные пряжки, он забирает шляпу и в этот момент герой видит Мириам, которая, так же как и во сне прекрасна и молода. Слуга вернулся и отдаёт шляпу герою.     

Краткое содержание романа  «Голем» пересказала Осипова  А. С.

Обращаем ваше внимание, что это только краткое содержание литературного произведения «Голем». В данном кратком содержании упущены многие важные моменты и цитаты.

Источник: https://biblioman.org/shortworks/mairink/golem/

Густав Майринк — Голем

• –
• Лунный свет падает на край моей постели и лежит там большою сияющею плоскою плитою.
• Когда лик полной луны начинает ущербляться и правая его сторона идет на убыль – точно лицо, приближающееся к старости, сперва покрывается морщинами и начинает худеть,– в такие часы мной овладевает тяжелое и мучительное беспокойство.
• Я не сплю и не бодрствую, и в полусне в моем сознании смешивается пережитое с прочитанным и слышанным, словно стекаются струи разной окраски и ясности.
• Перед сном я читал о жизни Будды Готама, и теперь на тысячу ладов проносятся в моем сознании, постоянно возвращаясь к началу, следующие слова:

«Ворона слетела к камню, который походил на кусок сала, и думала: здесь что-то вкусное. Но не найдя ничего вкусного, она отлетела прочь. Подобно вороне, спустившейся к камню, покидаем мы – ищущие – аскета Готаму, потеряв вкус к нему».

1. И образ камня, походившего на кусок сала, вырастает в моем мозгу неимоверно.
2. Я ступаю по руслу высохшей реки и собираю гладкие камешки.
3. Серо-синие камни с выкрапленной поблескивающей пылью, над которыми я размышляю и размышляю, и все-таки, не знаю, что с ними предпринять,– затем черные, с желтыми, как сера, пятнами, как окаменевшие попытки ребенка вылепить грубую пятнистую ящерицу.
4. И мне хочется отбросить их далеко от себя, эти камешки, но они выпадают все у меня из рук, из поля зрения моего не могу их прогнать.
5. Все камни, которые когда-либо играли роль в моей жизни, встают и обступают меня.
6. Одни, как крупные, аспидного цвета, крабы, перед возвращающимся приливом, напрягая силы, стараются выкарабкаться из песка на свет, всячески стремятся обратить на себя мой взор, чтобы поведать мне о чем-то бесконечно важном.
7. Другие, истощенные, бессильно падают назад, в свои ямы и отказываются когда-либо что-нибудь сказать.
8. Время от времени я выхожу из сумерек этого полусна и на мгновение вижу снова на выпученном краю моего одеяла лунный свет, лежащий большою сияющей плоскою плитою, чтобы затем в закоулках вновь ускользающего сознания беспокойно искать мучающий меня камень, что где-то, в отбросах моего воспоминания, лежит, похожий на кусок сала.
9. Возле него на земле, вероятно, когда-то помещалась водосточная труба – рисую я себе – загнутая под тупым углом, с краями, изъеденными ржавчиной, и упорно я стараюсь разбудить в своем сознании такой образ, который обманул бы мои вспугнутые мысли и убаюкал бы их.
10. Это мне не удается.
11. Все снова и снова, с бессмысленным упорством, неутомимо, как ставень, которым ветер через равные промежутки времени бьет в стену, твердит во мне упрямый голос: – это совсем не то, это вовсе не тот камень, который похож на кусок сала.
12. От этого голоса не отделаться.
13. Хоть бы сто раз я доказывал себе, что это совершенно неважно, он умолкает на одно мгновенье, потом опять незаметно просыпается и настойчиво начинает сызнова: – хорошо, хорошо, пусть так, но это все же не камень, похожий на кусок сала.
14. Постепенно мною овладевает невыносимое чувство полной беспомощности.

Что дальше произошло, не знаю. Добровольно ли я отказался от всякого сопротивления, или они – мои мысли – меня одолели и покорили.

Знаю только, что мое тело лежит спящим в постели, а мое сознание отделилось от него и больше с ним не связано.

Кто же теперь мое Я? хочется вдруг спросить, но тут я соображаю, что у меня нет больше органа, посредством которого я мог бы вопрошать, и я начинаю бояться, что глупый голос снова проснется во мне и снова начнет бесконечный допрос о камне и сале.

• И я отмахиваюсь от всего.
• –
• Я стоял в темном дворе и сквозь красную арку ворот видел на противоположной стороне узкой и грязной улицы старьевщика-еврея, прислонившегося к лавчонке, увешанной старым железным хламом, сломанными инструментами, ржавыми стременами и коньками, равно как и множеством других отслуживших вещей.
• Эта картина заключала в себе мучительное однообразие ежедневных впечатлений, врывающихся, как уличные торговцы, через порог нашего восприятия, и не возбуждала во мне ни любопытства, ни удивления.
• Я сознавал, что в этой обстановке я уже давно дома.
• Но и это сознание не возбудило во мне глубоких чувств, хотя шло вразрез с тем, что я так недавно пережил, и с тем, каким образом я дошел до настоящего состояния.

Я, должно быть, когда-то слыхал или читал странное сравнение камня с кусочком сала. Оно пришло мне на ум в то время, как я поднимался к себе в комнату по истоптанным ступенькам и мельком подумал о засаленном и каменном пороге.

1. Тут я услышал впереди себя чьи-то шаги, и когда я подошел к своей двери, увидел, что это была четырнадцатилетняя рыжая Розина, дочь старьевщика Аарона Вассертрума.
2. Я должен был вплотную протесниться около нее; она стояла спиной к перилам, похотливо откинувшись назад.
3. Она положила свои грязные руки на железные перила, чтоб держаться, и в тусклом полумраке я заметил ее светящиеся обнаженные руки.
4. Я уклонился от ее взгляда.
5. Мне противна была ее навязчивая улыбка и это восковое лицо карусельной лошадки.
6. У нее, должно быть, рыхлое белое тело, как у тритона, которого я недавно видел в клетке с ящерицами у одного продавца птиц,– так почувствовал я.
7. Ресницы рыжих противны мне, как кроличьи.
8. Я взбежал и быстро захлопнул за собою дверь.
9. Из своего окна я мог наблюдать старьевщика Аарона Вассертрума у его лотка.
10. Он стоял, прислонившись к выступу темной арки и стриг себе ногти.

Дочь или племянница ему рыжая Розина? У него никакого сходства с ней.

Среди еврейских лиц, которые ежедневно попадаются мне на Петушьей улице, я ясно различаю несколько пород; несмотря на близкое родство отдельных индивидуумов, их так же трудно смешать между собой, как масло с водой. Здесь не приходится говорить: это – братья, или это – отец и сын.

• Этот принадлежит к одной породе, тот – к другой,– вот все, что можно прочесть на лицах.
• Что же из того, если бы Розина и была похожа на старьевщика.
• Эти породы питают друг к другу тайное отвращение и неприязнь, прорывающиеся даже сквозь стены узкого кровного родства, но они скрывают это от внешнего мира, как опасную тайну.
• Ни один не выдает себя, и в этом единодушии все похожи на озлобленных слепцов, что бредут, держась за грязную веревку – кто обеими руками, кто одним пальцем, но все с суеверным ужасом перед бездной, в которую каждый должен упасть, как только исчезнет общая поддержка, и люди потеряют друг друга.

Розина – из той породы, рыжий тип которой еще отвратительнее других. Принадлежащие к этой породе мужчины узкогруды, с длинной шеей и выступающим кадыком.

1. Они кажутся целиком покрытыми веснушками, они несут всю жизнь тяжелые муки – эти мужчины – и тайно ведут непрерывную и безрезультатную борьбу со своей похотью, в постоянном отвратительном страхе за свое здоровье.
2. Мне было неясно, почему собственно я подумал, что Розина родственница старьевщика Вассертрума.
3. Ведь никогда же я не видел ее рядом со стариком, никогда не замечал, чтоб один из них окликнул другого.
4. Почти всегда она была на нашем дворе или же пробиралась по темным уголкам и проходам нашего дома.
5. Я уверен, что все жильцы моего дома считали ее близкой родственницей или, по меньшей мере, воспитанницей старьевщика, и тем не менее я не сомневаюсь, что ни один из них не привел бы оснований для своего предположения.
6. Я хотел отвлечь мысли от Розины и взглянул в раскрытое окно комнаты на Петушью улицу, и вдруг, точно почувствовав мой взгляд, Аарон Вассертрум повернул лицо в мою сторону.
7. Отвратительное неподвижное лицо, с круглыми рыбьими глазами и с отвислой заячьей губой.
8. Он показался мне пауком среди людей, тонко чувствующим всякое прикосновение к паутине, при всей своей кажущейся безучастности.

Чем он живет? Что думает, чем занимается?

• Я не знал.
• На каменных выступах его лавчонки, изо дня в день, из года в год, висят все те же мертвые, бесполезные вещи.
• Я мог бы их представить себе даже с закрытыми глазами: тут согнувшаяся жестяная труба без клапанов, тут пожелтевшая картинка со странно расположенными солдатами, там связка заржавевших шпор на потертом кожаном ремешке и всякий прочий полуистлевший хлам.
• А спереди земля так густо уставлена рядом железных сковород, что невозможно переступить через порог лавчонки.

Эти вещи не убывали и не возрастали в числе. Если какой-нибудь прохожий все же останавливался и осведомлялся о цене того или иного предмета, старьевщик впадал в жесточайшее возбуждение.

Он ужасно выпячивал тогда свою заячью губу, лепетал что-то невразумительное своим клокочущим прерывистым басом, так что у покупателя отбивало всякую охоту спрашивать дальше, и, испуганный, он проходил мимо.

Взгляд Аарона Вассертрума с быстротой молнии отпрянул от меня и с напряженным интересом остановился на голой стене соседнего с моим окном дома.

Источник: https://mybrary.ru/books/proza/klassicheskaja-proza/137081-gustav-mairink-golem.html

Г. Майринк. Голем

Роман Г. Майринка «Голем» (1915) написан в жанре «оккультного романа», и прямо корреспондирует к популярным представлениям об алхимии как оккультной «духовной практике». При этом роман наполнен сатирическими нотами, иронией, которая позволяет считать роман одновременно пародией и издевкой на тему увлеченности массовой культуры мистикой.

Повествователь в «Големе» – это голос, не имеющий однозначного субъекта высказывания. Роман написан не от лица какого-либо субъекта, а от лица, воображающего себя иным лицом. Анонимный рассказчик то совпадает с главным героем повествования, то неожиданно оказывается кем-то отличным от него.

Рассказ ведется от лица человека, видящего тяжелый сон, а, может быть, находящегося в некоем пограничном состоянии, которое в немецком языке называется «грезы наяву» (Tagträume).

В дальнейшем тема сна усугубляется, и рассказчик временами находится в состоянии переживания полного распада связи между обозначением и обозначаемым. Он перестает понимать простейшие слова: «Я начал произносить первые попавшиеся слова: принц, дерево, дитя, книга.

Я судорожно повторял их, пока они не стали раздаваться во мне бессмысленными, страшными звуками из каких-то доисторических времен, и я должен был напрягать все свои умственные способности, чтобы вновь осмыслить их значение: п-р-и-н-ц?… к-н-и-г-а?…» (Там же. С. 97).

Это состояние инфантильной, вызывающей одновременно ужас и восторг игры в неузнавание слов путем их частого бессмысленного повторения – частый прием в литературных играх.

Мы узнаем имя субъекта сна – его зовут Атанасиус Пернат. Имя героя — «Афанасий» (Athanasius) — очевидно отсылает к религиозным представлениям о бессмертии души, и само означает «бессмертный».  Этот Атанасиус Пернат живет в еврейском районе Праги, занимая маленькую съемную каморку, и зарабатывает на жизнь ювелирным искусством. Это ремесло, очевидно, отсылает к алхимии.

Сон главного героя – это медитативное созерцание гладкого камня, похожего на кусок сала. Этот образ берется из легенды о жизни Будды: «Ворона слетела к камню, который походил на кусок сала, и думала: здесь что-то вкусное. Но не найдя ничего вкусного, она отлетела прочь. Подобно вороне, спустившейся к камню, покидаем мы, ищущие, аскета Гаутаму, потеряв вкус к нему» (Там же. С. 7).

Пристальное созерцание камня/куска сала остается главной схемой всего романа. Этот образ символизирует двойную схему мертвого (импотентного)/живого(сексуального) тела.

Сам роман переполнен образами ненормативной телесности. Персонажи «Голема» наделены тем или иным уродством. Их телесность избыточна, чрезмерна и уродлива.

Такие гипертрофированные телесные образы прямо отсылают к сексуальности.

 Герои романа пресыщены сексуальностью: дочка/наложница старьевщика Вассертрума Розина стоит «спиной к перилам, похотливо откинувшись назад» (Там же. С. 9), а мысли глухонемого Яромира «наполнены страстной и неослабевающей мечтой о Розине» (Там же. С. 12).

Тема «сакрального брака» (или «алхимического брака»), целью которого является появление божественного гермафродита, является одной из мифологем романа.

Гротескная сексуальность в романе находит свое окончательное выражение в карнавальной сцене пародии на «мистический брак».

Пародийный «мистический брак» совершают в кабаре выродившийся аристократ  князь Атенштадт и «похожий на женщину юноша, в розовом трико, с длинными светлыми волосами до плеч, с губами и щеками, нарумяненными, как у проститутки» (Там же. С. 48).

Камень из сна героя романа символизирует мертвое тело. Один из персонажей «Голема» прямо указывает на философское значение оппозиции живое/мертвое.

Наблюдая за кружением клочков газет, вызванным порывом ветра, он рассуждает: «Что, если мы, живые существа, являемся чем-то похожим на бумажные обрывки?  Разве не может быть, что невидимый, непостижимый ветер бросает и нас то сюда, то туда, определяя наши поступки, тогда как мы, в нашем простодушии, полагаем, что мы действуем по своей свободной воле?» (Там же. С. 30).

Эта идея находит своё развитие в неоднократно встречающихся в книге образах марионетки, куклы, наконец, самого Голема, именем которого назван роман. Сам образ Голема, мистического существа, описанного как оживленная «именем Бога» материя, стоящий на грани живого и неживого, есть развитие того же самого образа сексуального/импотентного, живого/мертвого, камня/куска сала. 

Образ мертвого тела описывается, в частности, в философии Шеллинга.

В «Философии откровения» (1844), ставшей важным этапом  западноевропейского спекулятивного идеализма второй половины 19 века, Шеллингом указывается: «Мертвое тело хочет, собственно, лишь себя, оно как бы исчерпано самим собой и именно потому импотентно вовне, если не возбуждается; оно само собой насыщено (в таком случае, оно, следовательно, должно быть пустым), самим собой наполнено, а потому есть не большее, чем именно наполненное пространство» (Ф. В. Й. Шеллинг. Философия откровения. Т. 1. Пер. А. Пестова. СПб., «Наука», 2000. С. 264).

Самосознание субъекта романа «Голем» выражается в образе «комнаты без входа» (Zimmer ohne Zugang), в которой якобы скрывается Голем.

«Комната, пространство, куда никто не может найти входа» (38) ассоциируется у героя романа Атанасиуса с утерянными воспоминаниями о своем прошлом и своём «Я».

Атанасиус, или персонаж, которому снится, что он Атанасиус, не знает, кто он сам и какова его биография.

Как шепчутся герои «Голема» об Атанасиусе:  «Его счастье, что он, по-видимому, забыл всё то, что связано с его сумасшествием. Только, ради Бога, никогда не спрашивайте его ни о чем, что могло бы разбудить в нем воспоминания о прошлом.

Об этом неоднократно просил меня старый доктор. Знаете, говорил он, у нас особый метод…  Мы с большим трудом, так сказать, замуровали болезнь, как обводят забором злополучные места, с которыми связаны злополучные воспоминания» (Г. Майринк. Голем. Пер. Д. Володарского.

М., «Прометей», 1990. С. 37).

В своих заметках о романе «Голем» Д. Хармс особо отмечает параллель образов запертой комнаты и цензурированной памяти: «Голем живет в комнате, не имеющей выхода.

Кто хочет заглянуть в окно этой комнаты, сорвется с веревки. Мозг Атанасиуса – запертая комната. Если бы он захотел заглянуть в свою память, он бы сошел с ума» (Цит. по: А. Кобринский. Даниил Хармс. М.

, «Молодая гвардия», 2009. С. 462).

Субъект замыкается в изолированном пространстве и ощущает себя мертвым телом, Големом. Такое тело нуждается во внешней силе, способной его оживить, заставить двигаться. Это символическое выражение потребности в репрессии. Мир «идей», оживляющий физическую материю, это образ желанного Господина, который придает смысл пассивному инертному телу.

Голем в романе описывается как выражение бессознательного, цензурированного влечения, самой биологической природы витального тела: «нечто вроде какого-то душевного порождения, без участия сознания (etwas wie ein seelisches Kunstwerk, ohne innewohnendes Bewußtsein) – порождения, возникающего наподобие кристалла по вечным законам из бесформенной массы» (Г. Майринк. Голем. Пер. Д. Володарского. М., «Прометей», 1990. С. 33).

Этот образ отсылает к страху перед массовой психологией, порождающей в своей среде коллективный возврат к первобытным инстинктивным влечениям, подавленным цивилизацией: «Может быть, постоянное накопление низменных мыслей, отравляющих воздух гетто, приводит к внезапному разряжению – душевному взрыву, бросающему наше сонное сознание (Traumbewußtsein) к свету дня, чтобы проявиться призраком, который своим обличьем обнаруживает в каждом символ массовой души (Symbol der Massenseele)» (Там же).

 «Голем» Майринка – это описание реакции подавленной сексуальности, которая выражается в переживании субъектом самого себя и всего мира как мертвого тела. Весь физический мир представляет собой Голема, который одушевляется трансцендентальным миром идей.

Источник: https://hohleinsidler.livejournal.com/12762.html

Рецензии на книгу «Голем» Густав Майринк

Есть такие произведения, которые читаешь, мало что понимаешь, но оторваться не в состоянии. Атмосфера и язык намертво приковывают внимание к повествованию. Голем как раз из таких книг. Вообще мне было страшно, когда этот роман сравнивался с творчеством Кафки. К магреализму тоже настороженно отношусь.

Но под занавес весьма необычной осени мне хотелось чего-то мистического, пугающего, мрачного и по-настоящему увлекательного. И, не поверите, я всё это нашел у Майринка, браво ему! В 2015 году я стал очень жадным до чистых пятерок книгам, но в случае с Големом рука не поднялась снизить оценку хотя бы на ползвезды.

Постараюсь найти 5 причин, по которым роман достоин высшего балла.

Сюжет. Многие Слышали о непонятном существе, Големе, созданном руками человека. Так вот, берясь за чтение романа, я ожидал, что Майринк просто изложит свою версию легенды, придаст ей более художественный вид. Однако книга построена иначе. Голем – лишь туманный фон, на котором строится интрига и развиваются основные события.

Это существо призвано держать читателя в напряжении, но само оно появляется в тексте не так уж часто.

Зато сколько всего вместил Майринк в довольно небольшое произведение: тут и врач-шарлатан, и жажда мести, и отношения ГГ сразу с тремя женщинами, и загадочное убийство, и таинственная древняя книга, и устрашающие воображение лунатики-насильники, и странствия между сном и явью. Круто, не правда ли?

Атмосфера. Вот это самое главное достоинство книги, на мой взгляд! Перед Големом я читал Синдром петрушки, в котором тоже упоминается сие загадочное имя, но вот у Рубиной всё слишком спокойно было.

Без надрыва какого-то. А у Майринка нерв с первых страниц ощущается! Ты постоянно чувствуешь приближение чего-то будоражащего, ужасающего и, самое главное, неожиданного. Для меня таким поворотом была тюрьма.

Но большего я Вам не скажу))

Язык. Написано действительно шикарно, аплодирую переводчику! Знаете, чем-то такой стиль Набокова напоминает: читается удивительно легко, хотя и понимаешь, насколько сложные, драматичные вещи описывает автор. И красочность образов похожая, и ощущение безысходности горькое, но почему –то приятное на вкус.

Конечно, я не увидел в Големе такого виртуозного психологизма, как у Владимира Владимировича, но по общему впечатлению похожий кайф я испытывал, читая Приглашение на казнь. Персонажи тоже радуют своим разнообразием и непредсказуемостью, особенно женские. Хотя больше всего запомнился одержимый студент-медик Харусик.

И чего он добился своей навязчивой идеей, кроме бессмысленных страданий? Молодо-зелено…

Развязка произведения Обычно я ругаю книги, которые запутаны сами по себе, да ещё и в финале мало что разъясняется. Тот же Замок Кафки, например, после которого я на протяжении 5 лет боюсь вновь подступиться к автору. Но С Голеемом всё по- другому.

Такие вещи должны оставлять вопросы, стимулировать мозг к размышлению, изменять сознание, если хотите.

Напрашивается аналогия с сюрреалистическими полотнами Дали или тем же мунковским Криком, который уже упоминал в одной из своих рецензий. Не могу похвастаться тем, что понимаю хотя бы малую толику смысла этих картин, но равнодушными они точно не оставляют, как и книга Майринка.

Отдельное спасибо Сергею Чонишвили за шикарную начитку аудиокниги. Произведение ещё больше расцвело под воздействием его красивейшего голоса.

Майринка почитаю ещё. Думаю, следующей будет Вальпургиева Ночь, книга с ещё более мистическим названием….

9/10

Источник: https://topliba.com/books/513664/reviews