Писатель владимир сорокин. жизнь и творчество

Тридцатая любовь Марины

Жанр: Контркультура

родился в 1955 году в Подмосковье Окончил МИНХ и ГП им Губкина Занимался книжной графикой, живописью, концептуальным искусством Участник многих выставок Прозу пишет с 1978 года Первая публикация: роман « Очередь», Париж, издательство « Синтаксис», 1985 Написал романы « Очередь», « Норма», « Тридцата

Норма

Жанр: Классическая проза

Бориса Гусева арестовали 15 марта 1983 года в 11. 12, когда он вышел из своей квартиры и спустился вниз за газетой Возле почтовых ящиков его ждали двое Увидя их, Борис остановился Справа от лифта к нему двинулись еще двое Од

Первый субботник

Жанр: Контркультура

Сборник рассказов: « Сергей Андреевич», « Соревнование», « Геологи», « Желудевая Падь», « Заседание завкома», « Прощание», « Первый субботник», « В Доме офицеров», « Санькина любовь», « Разговор по душам», « Возвращение», « Тополиный пух», « Вызов к директору», « В субботу вечером», « Деловое предло

День опричника

Жанр: Современная проза

Супротивных много, это верно Как только восстала Россия из пепла Серого, как только осознала себя, как только шестнадцать лет назад заложил государев батюшка Николай Платонович первый камень в фундамент Западной Стены, как только стали мы отгораживаться от чуждого извне, от бесовского изнутри — так

Пир

Жанр: Современная проза

Настя Сероголубое затишье перед рассветом, медленная лодка на тяжелом зеркале Денежозера, изумрудные каверны в кустах можжевельника, угрожающе ползущих к белой отмоине плеса Настя повернула медную ручку балконной двери, толкнула Толстое стекло поплыло вправо, дробя пейзаж торцевыми косыми гранями, б

Лошадиный Суп

Жанр: Русская классическая проза

Сорокин Владимир Владимир Сорокин Анне и Марии Как началось? Просто, как и все неизбежное: Тысяча девятьсот восьмидесятый год, июль, поезд Симферополь Москва, 14. 35, переполненный вагонресторан, пятна томатного соуса на п

Сахарный кремль

Жанр: Современная проза

В » Сахарный Кремль» антиутопию в рассказах от виртуоза и провокатора Владимира Сорокина перекочевали герои и реалии романа » День опричника» Здесь тот же сюрреализм и едкая сатира, фантасмагория, сквозь которую просвечивают узнаваемые приметы современной российской действитель

Роман

Жанр: Контркультура

Владимир Сорокин Пролог В романе сохранены авторские орфография и пунктуация Нет на свете ничего прекрасней заросшего русского кладбища на краю небольшой деревни. Тихое, неприметное издали, леж

Путь Бро

Жанр: Современная проза

« Путь Бро» – новый роман Владимира Сорокина. Полноценное и самостоятельное произведение, эта книга является также «приквелом» (предысторией) событий, описанных в романе « Лёд», вышедшем двумя годами ранее, и составляет первую книгу будущей эпопеи, над завершением которой автор работает в настоящее

Очередь

Жанр: Классическая проза

— Товарищ, кто последний?— Наверно я, но за мной еще женщина в синем пальто. — Значит я за ней?— Да Она щас придет Становитесь за мной пока. — А вы будете стоять?— Да. — Я на минуту отойти xотел, буквально на минуту… —

Манарага

Жанр: Современная проза

Какой будет судьба бумажной книги в мире умных блох и голограмм, живородящего меха и золотых рыбок, после Нового средневековья и Второй исламской революции? В романе « Манарага» Владимир Сорокин задает неожиданный вектор размышлениям об отношениях

Настя

Жанр: Проза прочее

Bладимир Сорокин Сероголубое затишье перед рассветом, медленная лодка на тяжелом зеркале Денежозера, изумрудные каверны в кустах можжевельника, угрожающе ползущих к белой отмоине плёса Настя повернула медную ручку

Пельмени

Жанр: Русская классическая проза

Сорокин Владимир Владимир Сорокин ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА: ИВАНОВ бывший прапорщик,сторож автобазы ИВАНОВА пенсионерка ЧЕЛОВЕК В ОЧКАХМАРК банкир НАТАША фотомодель6 ПОВАРОВНебольшая кухня Ивановых: газовая плита, рядом с

Моноклон (сборник)

Жанр: Проза прочее

Владимир Сорокин – современный российский писатель, сценарист и драматург, начавший литературную деятельность в 1980х годах По признанию критиков, является одним из главных представителей концептуализма в русской литературе Сборник малой прозы «

Метель

Жанр: Проза прочее

Что за странный боливийский вирус вызвал эпидемию в русском селе? Откуда взялись в снегу среди полей и лесов хрустальные пирамидки? Кто такие витаминдеры, живущие своей особой жизнью в домах из самозарождающегося войлока? И чем закончится история одной

Обелиск

Жанр: Русская классическая проза

Издание представляет собой сборник рассказов и повестей Владимира Сорокина «… Мы понимали, почему тогда на каждом тяжелом углу говорили: „ Запанхундрия“ Это было там первое действие по проверке Точная дата и сразу – сигнал, сигнализированные, нелишенные,

Источник: https://dom-knig.com/author/264

Владимир Сорокин. Подробная биография. Читать онлайн

Владимир Георгиевич Сорокин родился 7 августа 1955 года в подмосковном городке Быково. Родители часто переезжали с места на место, поэтому он поменял несколько школ. По словам писателя, он рос и воспитывался в обеспеченной и интеллигентной семье. Дедушка Сорокина был лесником и часто брал маленького внука в лес по грибы и ягоды. Писатель с восторгом вспоминает те дни из детства, когда он бродил по тропинкам, наслаждался пением птиц и любовался кронами деревьев, охотился и рыбачил на берегу реки.

После получения аттестата о среднем образовании Сорокин стал студентом Московского института нефтяной и газовой промышленности имени Губкина.

В 1977 году получив диплом инженера-механика, Владимир Георгиевич не стал работать по специальности, а начал свою трудовую деятельность в тогда еще советском журнале «Смена», откуда был уволен за отказ вступить в комсомол, хотя на самом деле он в нём уже состоял, но при отформировании из вузовской ячейки порвал билет и учётную, спустив их после этого в унитаз.

Так как литератор не обучался в свое время в специализированном учебном заведении, он не смог поступить в художественный вуз.

Но любовь к полотнам, краскам и карандашам, которая возрастала в юношеские годы, оставила след в биографии автора «Голубого сала»: будучи четверокурсником, он начал всерьез заниматься графическим искусством.

Также занимался живописью и концептуальным искусством. Участник многих художественных выставок. Оформил и проиллюстрировал около 50 книг.

Как литератор сформировался среди художников и писателей московского андерграунда начала 80-х. Первая публикация произошла в 1985 году: в парижском журнале «А — Я» была напечатана подборка из шести рассказов Сорокина.

Роман вышел сначала по-русски, а потом был переведен почти на все европейские языки.

Считается представителем постмодернизма. В рассказах и романах используются разнообразные литературные стили. В советское время был близок к кругу московского концептуализма, публиковался в самиздате (в частности, в «Митином журнале»).

Первая официальная публикация в Союзе ССР относится к 1989 году, когда рижский журнал «Родник» поместил в ноябрьском выпуске несколько рассказов писателя.

Чуть позже рассказы Сорокина появляются в российских журналах и альманахах «Третья модернизация», «Место печати», «Искусство кино», «Конец века», «Вестник новой литературы».

В марте 1992 года Владимир Сорокин выходит к широкому читателю — в журнале «Искусство кино» напечатан роман «Очередь» (в сокращении), издательством «Русслит» (Москва) публикуется сборник рассказов Владимира Сорокина, вошедший в шорт-лист Букеровской премии. Рукопись романа «Сердца четырёх» представлена на Букеровскую премию и попадает в шорт-лист.

В 1999 году Владимир Сорокин радует поклонников своего творчества романом «Голубое сало».

Книги Сорокина вызывали бурные дискуссии в СМИ, споры, а иногда и судебные разбирательства («Голубое сало», «Лед»).

Так, например прокремлёвское движение «Идущие вместе» устраивало ряд акций, направленных против писателя (в том числе сжигало его книги), а также подавало в суд, требуя признания некоторых мест в произведениях писателя порнографическими. Суд в произведениях писателя не нашёл ничего противозаконного.

В сентябре 2001 года Владимир Сорокин был удостоен премии Андрея Белого «За особые заслуги перед российской литературой». Также награжден американской премией Liberty (2005) за вклад в русско-американскую культуру и русско-итальянской премией Максима Горького за роман «Лед» (2010).

В 2010 году за повесть «Метель» получил премию «НОС» (Новая Словесность). В 2011 году за эту же повесть получил премию «Большая книга».

Помимо этого, Сорокин был награжден премией министерства культуры Германии, а в 2017 году снова стал лауреатом премии «НОС» и даже получил приз читательских симпатий «НОСа».

В 2003 году по заказу Большого театра РФ Сорокин написал либретто оперы «Дети Розенталя» на музыку Леонида Десятникова.

Премьера состоялась 23 марта 2005 года в Москве, в Большом театре.

Книги Владимира Сорокина переведены на двадцать семь языков. На Западе его романы публиковались в таких крупных издательствах, как Gallimard, S. Fischer, DuMont, BV Berlin, Einaudi, Farrar, Straus and Giroux, NYRB.

Спустя тридцать лет Владимир Сорокин вернулся к живописи и написал два цикла: «Новая антропология» и «Три Друга». В 2017 году в Таллинской портретной галерее состоялась его персональная выставка. В этом же году писатель предоставил на суд общественности новое произведение под названием «Манарага»

До января 2017 года являлся членом Русского ПЕН-центра. В январе 2017 года заявил о выходе из ПЕН-центра в знак протеста против действий Исполкома.

Циклы произведений

• Ледяная трилогия
• 2002 «Лёд», опубликован издательством «Ad Marginem», Москва, 2002.
• 2004 «Путь Бро», Москва, издательство «Захаров», 2004.
• 2005 «23000», опубликован в «Трилогии», Москва, издательство «Захаров», 2005.
• Хронологически верно читать «Трилогию» в следующем порядке: «Путь Бро», «Лёд», «23000».

Романы

1979—1983 «Норма», впервые опубликован издательством «Три Кита» совместно с «Obscuri viri», Москва, 1994

1983 «Очередь», впервые опубликован издательством «Синтаксис», Париж, 1985.

1982—1984 «Тридцатая любовь Марины», впервые опубликован «Изданием Р. Элинина», Москва, 1995.

1. 1985—1989 «Роман», впервые опубликован издательством «Три Кита» совместно с «Obscuri viri», Москва, 1994.
2. 1991 «Сердца четырёх», впервые опубликован в альманахе «Конец Века», Москва, 1994.
3. 1999 «Голубое сало», впервые опубликован издательством «Ad Marginem», Москва, 1999.
4. 2002—2005 «Ледяная трилогия», состоит из трёх романов — «Лёд», «Путь Бро» и «23000», Москва, издательство «АСТ», 2009.
5. 2013 «Теллурия», Москва, издательство «Corpus», 2013.[14][15]
6. 2017 «Манарага», Москва, издательство «Corpus».[16]

Пьесы

• 1985 «Землянка»
• 1988 «Русская бабушка»
• 1989 «Доверие»
• 1990 «Дисморфомания»
• 1994—1995 «Hochzeitsreise»
• 1995—1996 «Щи»
• 1984—1997 «Пельмени»
• 1997 «Dostoevsky-Trip»
• 1998 «С Новым Годом»
• 2006 «Капитал», опубликована в «Капитал: Собрание пьес», Москва, издательство «Захаров», 2007.

2009 «Занос», опубликована на сайте OpenSpace.ru[17]. Авторское определение жанра — «что-то вроде пьесы». Памяти Дмитрия Пригова.

Повести, рассказы, очерки

1. 1969 «Тетерев»
2. 1969 «Яблоки»
3. 1980 «Окружение»
4. 1994 «Месяц в Дахау» (поэма в прозе)
5. 2000 «Лазурната мас» (роман «Голубое сало», опубликованный на болгарском языке)
6. 2000 «Эрос Москвы» (очерк)
7. 2001 «Снеговик»
8. 2002 «Хиросима»
9. 2004 «Вид на завтра.

   Рёв Годзиллы и крик Пикачу» (очерк)

10. 2005 «Кухня»
11. 2005 «Сердечная просьба»
12. 2005 «Мишень»
13. 2005 «Черная лошадь с белым глазом»
14. 2005 «Волны»
15. 2006 «День опричника», Москва, издательство «Захаров», 2006.

16. 2010 «Метель»[18]
17. 2012 «Отпуск»
18. 2017 «Фиолетовые лебеди»
19. 2017 «Белый квадрат»
20. и другие.

Сборники

1979—1984 «Первый субботник», сборник рассказов. Впервые опубликован в 1992 году, тираж — 25000, издательство «Русслит». Затем в «Собрании сочинениий в двух томах» издательства «Ад Маргинем», Москва, 1998.

• 2000 «Пир», сборник рассказов, опубликован издательством «Ад Маргинем», Москва, 2000.
• 2002 «Утро снайпера»
• 2002 «Москва»
• 2005 «Четыре», в сборник вошли киносценарии «Копейка» и «4», либретто к опере «Дети Розенталя» и 5 рассказов, опубликован издательством «Захаров», Москва, 2005.

2007 «Капитал. Полное собрание пьес». — М., «Захаров», 2007. — 368 с., 5 000 экз.

2008 «Заплыв», в сборник вошли рассказы и повести, написанные в кон. 1970-х — нач. 1980-х гг.

1. 2008 «Сахарный Кремль», сборник рассказов по вселенной «Дня опричника»
2. 2010 «Моноклон», сборник рассказов, издательство «Астрель»
3. 2018 «Белый квадрат», сборник рассказов, издательство АСТ

Фильмография

1. 1994 «Безумный Фриц» (реж. Татьяна Диденко, Александр Шамайский)

2. 2001 «Москва» (реж. Александр Зельдович). Фильм получил главную премию на фестивале в Бонне, приз Федерации киноклубов России за лучший российский фильм года. Сценарий написан в 1997 году в соавторстве с Александром Зельдовичем

3. 2001 «Копейка» (реж. Иван Дыховичный). Фильм номинирован на премию «Золотой Овен» за лучший сценарий (написан в соавторстве с Иваном Дыховичным).

4. 2004 «4» (реж. Илья Хржановский). Фильм удостоен главного приза Роттердамского кинофестиваля

5. «Вещь» (фильм незакончен, реж. Иван Дыховичный — умер)

6. 2011 — «Мишень» (реж. Александр Зельдович). Сценарий написан в соавторстве с Александром Зельдовичем.

7. 2013 — «Дау» сценарий фильма написан в соавторстве с Ильёй Хржановским. Съёмки начались в 2008 году.

Другое

• Фотоальбом «В глубь России» (совместно с художником Олегом Куликом)
• Либретто к опере «Дети Розенталя» на музыку Леонида Десятникова по заказу Большого театра

Ключевые слова: Владимир Сорокин,Владимир Георгиевич Сорокин,биография,подробная биография,критика на произведения,поэзия,проза,скачать бесплатно,читать онлайн,русская литература,21 век,жизнь и творчество

Источник: https://md-eksperiment.org/post/20190117-biografiya-vladimira-sorokina

Владимир Георгиевич Сорокин

Дата рождения: 07.08.1955

Современный российский писатель, драматург, сценарист. Видный представитель отечественного концептуализма. Творчество Владимира Сорокина вызывает резко противоречивые отклики в среде критиков и читателей.

Владимир Георгиевич Сорокин родился в подмосковном городке Быково. После окончания школы поступил в Московский институт нефти и газа имени Губкина на инженера-механика. Первые литературные опыты Сорокина относятся к началу 1970-х годов: в 1972 дебютировал как поэт в многотиражной газете «За кадры нефтяников». В 1977 году окончил институт, однако по специальности работать не стал.

Вместо этого в течение года работал в журнале «Смена», откуда был уволен за отказ вступить в комсомол. В дальнейшем Сорокин занимался книжной графикой, живописью, участвовал в выставках, оформил и проиллюстрировал около 50 книг. Как писатель Сорокин сформировался в среде московского андеграунда начала 80-х годов, был близок к кругу «московского концептуализма», публиковался в самиздате.

В 1985 году в парижском журнале «А — Я» была напечатана подборка из шести рассказов Сорокина. В том же году в издательстве «Синтаксис» (Франция) вышел роман «Очередь». Писателя вызывали в КГБ, однако никаких санкций к нему применено не было – началась перестройка.

Тем не менее первая публикация Сорокина в СССР относится только к 1989 году, а в 1992 году роман «Очередь» был напечатан в журнале «Искусство кино». С этого времени творчество Сорокина становится известным широкому кругу читателей, его замечают критики. Сборник рассказов Сорокина и рукопись романа «Сердца четырех» попадали в шорт-лист Букеровской премии.

Писатель женат, в настоящее время проживает в Москве с женой и двумя дочерьми – близняшками.

Интересные факты из жизни

Известна неприязнь к творчеству Владимира Сорокина со стороны проправительственного молодежного движения «Идущие вместе» (в 2005 году реорганизовано в движение «Наши»). Представителями этого движения проведен целый ряд публичных акций, связанных с уничтожением книг Сорокина, книги сжигали, рвали, посыпали хлоркой и выбрасывали в унитаз и т.д..

В 2002 году члены движения подали в суд иск, требуя признания некоторых мест в произведениях писателя порнографическими. Суд в удовлетворении иска отказал. В 2005 году «Идущие вместе» организовали на Театральной площади круглосуточный пикет, протестуя против постановки оперы «Дети Розенталя», либретто к которой было написано Владимиром Сорокиным.

Сам писатель называет эти акции «государственным онанизмом».

Награды писателя

• Премия министерства культуры Германии.Премия «Народный Букер» (2001)
• Премия Андрея Белого «За особые заслуги перед российской литературой» (2001)
• Литературная премия «НОС» (2010)

Премия «Либерти» (2005)

Библиография

Романы

ТрилогияЛёд (2002)Путь Бро (2004)23000 (2005)

Одиночные

Норма (1983)Очередь (1983)Тридцатая любовь Марины (1984)Роман (1989)Сердца четырех (1991)Голубое сало (1999)День опричника (2006)Сахарный Кремль (2008)Первый субботник (1998)Пир (2000)Москва (2002)Утро снайпера (2002)Четыре (4) (2005)Капитал (2007)Заплыв (2008)Обелиск (2008)Моноклон (2010)Землянка (1985)Русская бабушка (1988)Доверие (1989)Дисморфомания (1990)Пельмени (1990)Юбилей (1993)Hochzeitsreise (1994)Щи (1995)Dostoevsky-trip (1997)С Новым Годом! (1998)Капитал (2007)Занос (2009)Фотоальбом «В глубь России» (совместно с художником Олегом Куликом)Либретто к опере «Дети Розенталя» на музыку Леонида Десятникова по заказу Большого театра

Экранизации произведений, театральные постановки

Фильмы по сценариям В. СорокинаМосква (Россия, 2000) реж. Александр Зельдович Копейка (Россия, 2002) реж. Иван Дыховичный 4 (Россия, 2004) реж. Илья Хржановский Дау (Россия, 2010) реж. Илья Хржановский Мишень (Россия, 2011) реж. Александр Зельдович

Официальный сайт писателя: https://www.srkn.ru

Источник: https://bookmix.ru/authors/index.phtml?id=360

СОРОКИН, ВЛАДИМИР ГЕОРГИЕВИЧ

СОРОКИН, ВЛАДИМИР ГЕОРГИЕВИЧ, (р. 1955),русский писатель, драматург, сценарист.

Родился 7 августа 1955 в подмосковном городе Быково. После учебы в московском институте нефтяной и газовой промышленности и институте неорганической химии занимался книжной графикой, полиграфией, участвовал в выставках. Общение с кругом московских концептуалистов стало импульсом к литературному творчеству.

Владимир Сорокин – видный представитель концептуализма и соц-арта в прозаических жанрах. Дискуссии вокруг его произведений достигают накала высокой степени и имеют широкий общественный резонанс.

Становление в России постмодернизма, в русле которого развивалось творчество Сорокина в 1980–1990-е, стало реакцией на воздействие советской идеологической системы.

Такая позиция характерна для последователей постмодернизма, которые считают, что история культуры закончилась и все, что можно было изобрести, уже давно изобретено, поэтому следует создавать новое из «великих обломков» уже существующего.

Отсюда эклектизм творчества Сорокина, подчеркнуто отстраненного, бесчувственного, механизированного, лишенного какой бы то ни было оценочной направленности. До сердца его образы не доходят и не должны дойти, тем более что от этой категории автор принципиально открещивается.

Очередь (1985) роман-зарисовка в жанре реплик и диалогов в очереди. В своем первом привлекшем к себе внимание произведении, опубликованном в парижском издательстве «Синтаксис», Сорокин обнаруживает интерес к критическому исследованию реалий советской жизни, что роднило его по тематике с писателями-диссидентами.

Впрочем, тема таких культурологических изысканий становится для его творчества постоянной. Очередь – одно из основополагающих общественных понятий и реалий советской системы, понимаемое и как своего рода путь к счастью и как своеобразный тест на терпение и стойкость (выстоишь или не выдержишь и сбежишь).

В отрывочных фразах прослеживаются реалии советского образа жизни, тип отношений между людьми, включенных в «вечную очередь», и превращение такого пути в абсурд.

Норма (1979–1983)– сборник стилистически замкнутых на себе текстов, представляющих собой разного рода упражнения на тему «норма»: игры с этими понятием или варианты интерпретации категории «норма».

Например, зарисовки советского образа жизни, повествующие о потреблении гражданами продукта, условно называемого «нормой», производимой, как впоследствии выясняется, из человеческих фекалий. Затронута и тема иерархичности советского общества, в котором каждый получал свою «порцию дерьма» в соответствии с местом в табели о рангах.

В другой части романа, составленной из писем, исследуется противопоставление «норма – патология» – как от связного послания происходит постепенный переход к полубессмысленному изложению и полному бреду.

Повествование о зверствах ЧК на селе в период коллективизации, по-видимому, можно интерпретировать как размышление на тему нормы допустимой власти – в какой момент она превращается в насилие и издевательство.

Роман (1985–1989) – клише русского «усадебного» романа 19 в. Писатель взялся вычленить общие свойства множества русских романов. Роман Сорокина читается как произведение о языке, существующем независимо от той реальности, которая на этом языке описывалась в 19 в.

Сознание читателя фиксирует, как описывается природа, усадьба, выражение лица барышни и т.д., но при этом впечатление получается совсем иное, чем при чтении реального Толстого или Тургенева.

Отторгнутый от собственного содержания голый скелет романной формы дает странный сопутствующий эффект обесценивания и самого русского романа как литературного и культурного явления.

Тридцатая любовь Марины (1982–1984)– женская история в духе производственного романа.

В результате «благотворного влияния коллектива» в лице секретаря парткома законченная индивидуалистка, эгоистка и лесбиянка, склонная к религии и диссидентству, становится бодрым членом «здорового» производственного подразделения.

Сорокин показывает, как трясина коллективного бессознательного поглощает индивидуальные формы существования вплоть до полного их исчезновения. История заканчивается характерной для Сорокина концовкой – уходом в абсурд, в ничто, в бессвязную и бессмысленную идеологическую риторику.

Сердца четырех (1991) – роман о том, как некие мистические основания, заложенные в самом, казалось бы, случайном сочетании цифр – 6, 2, 5, 5 – могут стать поводом для создания некой тоталитарной организации.

А ее члены будут наделены способностью как нож сквозь масло проходить сквозь окружающих людей, неотвратимо приближаясь к неведомой цели своей жизни. Возможно, это намек на то, что любая бессмыслица, получившая статус мистического основания, вполне реально может стать источником силы с загадочными свойствами.

Правда, невольно напрашивается вопрос, с чем соотносится эта сила в первую очередь – с некими достоинствам того, во что верят или с преображающим возможностям человеческого воображения и веры.

Голубое сало (1999) – этот роман-фантасмагория вызвал наибольший интерес и резонанс в обществе. Произведение живописует картины, по словам автора, «коллективного российского бессознательного» образца 20 в.

В качестве действующих персонажей представлен почти полный иконостас архетипических фигур мифологии – Сталина, Хрущева, Гитлера, а также культовых фигур российской культуры и литературы – Ахматовой, Бродского и др.

Впрочем, сорокинские образы известных личностей имеют мало общего с реальными прототипами – автор продолжает «играть» со стереотипами массовой культуры.

Далее идет дележ и борьба за обладание им, охватывающая как представителей иерархии власти так и членов неких тайных сект и обществ из будущего и параллельного настоящего. На фоне этой фабулы герои-символы вступают в отношения соития, то бишь обладания друг другом.

Такой тип отношений, как и борьба за владение неким чудодейственным предметом или веществом входят в типичный сюжет-клише традиционных мифов.

Но и тут Сорокин остается верен себе – глубинные архаические отношения взаимопритягивания и взаимопроникновения он низводит до порносюжетов из жизни известных личностей, высмеивая одновременно и святыни истории, и психоанализ.

Пир (2000) – действие разных по стилистике 13 новелл происходит во многих странах в прошлом, настоящем и будущем. Замысел книги оформился после знакомства с совершенно особой культурой еды в Японии, куда писатель ездил преподавать русский язык.

В целом возникает символ еды как огромного, имеющего множество диалектов и одновременно универсального языка коммуникации людей. Несмотря на то, что автор в основном рассматривает поедание как узко утилитарный «пищевой» процесс, невольно возникает и более широкий образ – потребление в широком смысле. В т.ч.

и потребление «под тем или иным соусом» близкого человека – типичный семейный психоаналитический сюжет (новелла Настя).

Лёд (2002) – в этой книге автор обращается уже к реалиям современной «капиталистической» России и намекает на некую необходимость для людей «достучаться до сердец». Правда, этот призыв выглядит формально – как рациональное решение или печальная необходимость, а вовсе не как зов души.

Впрочем, для законченного постмодерниста и это немало. Возможно, это намек на необходимость «разморозить чувства» и перейти в иное качество бытия.

Однако признаки такого лучшего существования указаны писателем более чем смутно – разве что ноющая боль в полуразмороженном сердце и неизвестно откуда взявшиеся пачки дензнаков в карманах.

Стильно снятые живописные картины морального разложения «сливок» бывшей советской аристократии пронизаны настроениями декаданса.

На этом фоне разворачиваются криминальные разборки бывших друзей детства, ставится под сомнение возможность возрождения Москвы как культурного центра на деньгах, крови и комплексах слоя «новых русских».

Фильм получил национальную премию «Золотой Овен» за операторскую работу и музыку, но вызвал нарекания критиков запредельными по цинизму высказываниями и поступками героев, составляющими резкий контраст с воспеванием поэзии вечерней Москвы.

Копейка (2002, режиссер Иван Дыховичный) – сатирическая эпическая комедия решена как история вещи, а именно автомашины «копейка», ходившей по рукам на протяжении четверти века.

Хозяева «копейки» метко и лаконично выражают собственную жизненную философию. Их высказывания так и просятся перейти в разряд расхожих народных цитат.

«Непотопляемость» простой и нужной вещи при любых режимах – пример для подражания человеку, желающему выжить в условиях резко меняющихся общественных отношений.

Владимир Сорокин также автор сборников рассказов Первый субботник (1979–1984),пьесы Землянка (1985), Юбилей (1993), Пельмени (1984–1997), Русская бабушка (1988), Доверие (1989), С Новым годом (1998), Дисморфомания (1990), Hochzeitreise (1994–1995), Щи (1995–1996), Dostoevsky-Trip (1997), киносценария Безумный Фриц (1994).

Сорокин – экстремальный писатель. Немногие способны полностью прочесть его произведения.

Отстраненная, подчеркнуто бездушная авторская позиция в сочетании с порноэпизодами и черным юмором воспринимаются многими как крайняя степень цинизма и вызывают инстинктивное отторжение и протест. Но для писателя провокация становится творческим методом.

Возможно, это не только отражение «порнографичности» сознания современного человека – склонности упрощенно и низменно трактовать любые отношения между людьми. Грубая чувственность восполняет вакуум эмоциональности, характерный для выхолощенной шизоидной позиции, лежащей в основе сорокинского творческого метода.

Сорокина неслучайно называют современным маркизом де Садом: «У меня нет понятия культурно допустимого и недопустимого как у людей традиционной культуры, такого резко очерченного культурного кода, за границами которого начинается культурно недопустимое». В результате – общественная организация «Идущие вместе» в 2002 устроила ряд акций, направленных против творчества писателя, и подала в суд на признание ряда мест в произведениях Сорокина порнографическими.

Играя с оболочками идеологических клише соцреализма и классической русской литературы, он, как паталогоанатом с задатками доктора Франкенштейна, пытается создавать литературных монстров из более или менее добротно сшитых кусков клонированных текстов. Правда, преодолеть отталкивающее впечатление от них способен не каждый читатель.

Клонированные тексты Сорокина похожи на настоящую литературу, повторяя ее в деталях, но все-таки жизни не имеют и потому вызывают одновременно восхищение мастерством писателя и тихий ужас.

С другой стороны, не является ли это направление своего рода предвестником, предвосхищением «фабричного подхода» к литературе вообще? Действительно, в современной литературе бесконечные детективы и женские романы уже давно клепаются из штампованных болванок – заготовок сюжетных ходов, любовных сцен или сцен насилия, меняются только имена да фамилии героев.

Но изощренные сорокинские эксперименты убеждают, что виртуозное умение порождать отдельные, пусть даже «уже шевелящиеся» куски целого, никак не может заменить способности создавать нечто органически цельное и жизнеспособное.

• Книги Сорокина переведены на многие европейские языки, а также на японский и корейский.
• Ирина Ермакова
• 

Источник: https://www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/literatura/SOROKIN_VLADIMIR_GEORGIEVICH.html

Владимир Сорокин

Владимир Сорокин – российский писатель, сценарист и художник, представляющий концептуализм и соц-арт в отечественной литературе, обладатель премий «Народный Букер», Андрея Белого, «Либерти», Министерства культуры Германии, «Большая книга», лауреат Международной премии Горького и премии «Новая словесность».

Владимир Георгиевич Сорокин родился 7 августа 1955 года в поселке Быково Московской области. В связи с частой сменой местожительства родителями в школах он надолго не задерживался. Высшее же образование получил в Московском институте нефтяной и газовой промышленности имени Губкина по специальности «инженер-механик».

Но по профессии работать не пошел – устроился в журнал «Смена». Правда, всего на год: уволили его за отказ пополнить ряды комсомола. Позже Владимир много внимания уделял книжной графике, живописи и концептуальному искусству: принимал участие в большом количестве выставок, оформил и проиллюстрировал примерно полсотни книг.

Владимир Сорокин в литературе

Становление Сорокина как писателя происходило в кругу творцов московского андерграунда восьмидесятых годов. В 1985 году в парижском журнале «А – Я» была опубликована подборка из шести его рассказов. В том же году еще в одном французском издании «Синтаксис» был напечатан роман «Очередь».

В СССР же его литературные творения впервые увидели свет в 1989 году, когда рижский журнал «Родник» разместил в ноябрьском выпуске несколько его рассказов. А затем подтянулись такие издания, как «Третья модернизация», «Место печати», «Искусство кино», «Конец века» и «Вестник новой литературы».

Известность среди читателей Владимир Сорокин обрел в 1992 году после того, как в журнале «Искусство кино» опубликовали сокращенную версию романа «Очередь» и столичное издательство «Русслит» напечатало сборник его рассказов, позже попавший в шорт-лист «Русского Букера». А сегодня среди ярких произведений писателя значатся такие, как:

• «Норма»;
• «Тридцатая любовь Марины»;
• «Голубое сало»;
• «Теллурия»;
• «Манарага»;
• «День опричника»;
• «Метель»;
• «Ледяная трилогия».

Стоит отметить, что Владимир Сорокин, проживающий то в Подмосковье, то в Берлине, по-прежнему занимается не только литературным творчеством.

Так, например, 23 марта 2005 года в Большом театре России состоялась мировая премьера оперы «Дети Розенталя», либретто которой создал он.

Кроме того, писатель является автором двух художественных циклов – «Новая антропология» и «Три Друга». А в 2017 году в Таллиннской портретной галерее состоялась его персональная выставка.

Источник: https://www.litres.ru/vladimir-sorokin/ob-avtore/

Правила жизни Владимира Сорокина

Иногда я чищу зубы не правой — а левой рукой. Иногда их утром вообще не чищу. Современный человек города живет автоматически, как машина, — каждый день он совершает ряд автоматических движений — начиная от чистки зубов, одежды, еды, работы. Он также автоматически любит, ненавидит, общается с родственниками, с животными.

Про зарабатывание денег я молчу — это вообще унифицировано. Я не хочу стать мясной машиной, я борюсь с этим: обязательно совершаю каждый день какой-нибудь зигзаг. Я перестал из-за этого даже путешествовать по европейским странам: западные города теперь слишком похожи друг на друга — езжу туда в основном по делу. Даже Африка уже цивилизованная.

Остается Сибирь только — она не тронута. Это я серьезно.

Меня занимают лишь те люди, которые ведут себя не так, как современный человек — а лучше. Не являются автоматами. Меня возбуждает то, что не имеет отношения к реальности. Кинг Конг? Нет, это не по мне. Большая обезьяна теоретически может существовать. А вот такого кольца, как во «Властелине колец», быть не может — и мне это очень нравится.

Чем хороша Россия? Тем, что это страна гротеска, для писателя — просто Эльдорадо. Какой-нибудь швейцарский писатель, он вынужден искать что-то мучительно, а здесь — пожалуйста: всё лежит на поверхности.

Столько дичи вокруг. Мы были с женой в Переславле. Было жаркое, пыльное лето. Там на территории монастыря стоял храм, где венчали. Из этого храма выкатила бандитская бригада, человек пятнадцать с ежиками на головах — все в смокингах и с бабочками.

Только на ногах у них были ковбойские сапоги. Жених нес на руках невесту, и я увидел его левую руку, пухлую руку потомственного крестьянина: на мизинце рос вот такой ноготь. Это блатная традиция, это идет еще с довоенных сталинских лагерей.

Блатные отпускали себе там ноготь, и это показывало, что он не работает. А вообще это из Китая: у китайских чиновников тоже были такие ногти, они даже чехлы на них костяные надевали. Это показывало ранг.

Я думаю, ноготь попал в сталинские лагеря из Китая через Дальний Восток — и потом в Переславль.

Дэн Браун — это да-а-а, это супер. Это же чизбургер из христианства, апокрифов и много чего еще. Я прочитал «Код да Винчи». Ницше написал о последнем человеке: последний человек, тот, что останется на Земле, — он будет размножаться, как блоха. Он смотрит на звезды и спрашивает: а что это такое?

Я прошел через богему 80-х. Это Кабаков, Мухомор, Монастырский. Хороша была Москва.

В отличие от Питера, где все варились в одном котле, в Москве существовали разные круги, которые не пересекались между собой. И можно было запросто путешествовать из одного в другой.

Я через все это прошел — и опять вернулся к семейным ценностям, к осознанной и, я бы сказал, ответственной жизни. Ночной клуб? Запросто и там себя представляю.

Никогда с женойне тряслись над деньгами — может быть, поэтому они у нас долго и не задерживались. Продудонивали их. Если у меня деньги есть — это хорошо. Если нет — ну это тоже неплохо: начинаешь ценить всё сразу, начинаешь вспоминать разные моменты жизни, когда их не было. Нет, я не бедствую, но бывают полосы — я же все-таки не Акунин.

Дочки-близнецы — космическое явление. Представьте: два одинаковых человека перед вами сидят. Два человека, но одновременно и единый организм: они на расстоянии чувствуют, что друг с другом происходит.

Первый раз я влюбился во втором классе. Это была дачная история. А когда увидел ее в школе в форме — она мне сразу вдруг разонравилась. Она мне показалась такой же скучной, как и все там остальное.

В офисе есть особый эротизм — я это сам знаю: я работал в Японии преподавателем, работал здесь в журнале. Когда женщины затянуты в корсет корпоративной этики и забывают о женственности своей — в этом есть некая трогательность. Я жил в Германии какое-то время, и все думал: почему такое количество порнофильмов, где действие происходит в офисе? Потом понял.

Школа абсолютно ничего для меня не открыла. У меня от школы одни мрачные воспоминания, каким-то карманным Освенцимом она была — хотя я и учился в трех подмосковных и одной московской. Что помню? У нас была игра «Казнь через повешение».

Это когда тебе нажимают на сонную артерию, и ты теряешь сознание. Еще я умудрился получить двойку на уроке рисования— хотя и профессионально тогда занимался рисованием, в музее Пушкина. Это потому что вместо натюрморта я нарисовал динозавра.

Помню это чувство, когда ты вылезаешь в окно, спрыгиваешь, бежишь, и всё — за спиной.

Мне в детстве было не скучно, только когда я музыкой занимался — с частным учителем. Школьное пение — идиотизм: нельзя петь из-под палки, не все хотят петь.

Не вижу снов. Сны видят или те, у кого много свободного времени, или те, у кого стресс. У меня ни того, ни другого.

Последний раз «ого!» я сказал, когда прочитал «Гламораму». Ничего не открыв, Эллис создал библию гламура, где люди и вещи одинаковы, где между BMW последней модели и девушкой, сидящей в ней, — между ними нет разницы. И вещи даже больше, чем люди — они уже самодостаточны, а человеческое тело существует лишь для демонстрации этих вещей.

А когда я читаю последний роман Пелевина или рассказы Толстой — я, конечно, отдаю им должное, но я не воспламеняюсь. Потому что вижу, как это сделано. Я сам писатель, я знаю, как делается современная литература — она создается за столом. С чем сравнить? Например, вы повар, и вам, скажем, подают тетерева в вишневых листьях — есть такое блюдо, я его умею готовить — или лобстера в коньяке.

И через день вы его сами уже готовите.

Московский гламур — это новые голодные. Но это не голод по деньгам — а голод по вещам как абсолюту. 70 лет у нас, по выражению Бердяева, было изобилие идей и дефицит вещей. Сейчас, когда эти идеи умерли, их место заняли идеи вещей, то есть вместо марксизма сейчас — Kenzo и D&G.

Но пока нет еще пресыщенности — а есть чувство легкой сытости. В глазах у всех — такая еще жажда, конечно. Это понятно: двадцать лет только прошло, это очень мало для такой огромной страны. И никого пока не рвет. В Европе тоже никого не рвет, но по другой причине — их вырвало в 68-м году, у них сейчас чистые желудки.

И они уже не переедают.

Будни для меня отличаются от выходных только количеством машин на улицах. Но вообще-то я живу загородом.

Никогда не сообщу женщине, что она безвкусно одета, хотя и не люблю безвкусицу. Мне не хочется женщин обижать: они лучше мужчин — они впускают через себя жизнь, они не убили такое количество людей, как мы. Вот мужиков мне совсем не жалко.

Если мне интересен человек — очень быстро с ним сближусь. Я деликатный человек, но против всех этих поведенческих шор. Я не понимаю: как это так? В Америке не принято в глаза смотреть человеку. Это там даже чревато. Печально, что люди теряют непосредственность.

Я собственно в ледяной трилогии об этом говорю—показываю все как бы глазами братства света, которое ищет своих здесь. Но человечество все века было одинаково: люди боялись друг друга, и от этого великие войны, от этого изобретение адского оружия. Следствие — отчужденность.

Месяц назад зашел в метро — встречался с человеком, у которого не так много денег, чтобы подниматься. Метро не меняется: когда поезд стоит в туннеле — все, как и раньше, молчат. У меня в «Тридцатой любви Марины» она едет на завод с возлюбленным — поезд останавливается, молчание. Я помню это прекрасно.

Человек, который начинал разговаривать — на него косились. Он что-то нарушал, и я понимаю что — вот эту разобщенность. Потому что она для этой толпы комфортна, а попытка контакта — это не комфортно. Это ужас современного человека. Марина говорит: почему молчим? Что мешает? Он, мудило полное, партийный, всерьез отвечает: Америка.

Что мешает сейчас? Да в общем-то тоже самое.

Для меня главное, чтобы вещи были не противные на ощупь. Рубашка может быть с пальмами и с попугаями — не важно. Главное — чтоб не противная, с душой.

Я как-то под Псковом на берегу озера нашел большой камень. Там лежал десяток камней, но мне понравился только один, я даже привез его в московскую квартиру. Я помню, как его поднял и понес до машины.

Такие вещи я люблю — предметы, от которых идет тепло памяти.

Мне лучше покупать одежду в Берлине — я там все знаю, знаю, что мне нужно. Только не могу долго выбирать. И вообще не придаю одежде большого значения.

Часто вижу в европейских городах: идет пара — очень симпатичный парень, немного женственный, и такая, будем говорить, мало привлекательная, но сильная, мужеподобная жена. Женщина и мужчина поменялись местами. В Москве — то же самое. В Москве очень много инфантильных мужчин — и это естественно.

Сюда попадают сильные люди из провинции, такие мачо — они тут зубами и локтями прорываются к пирогу, выгрызают место себе. А их дети — им уже нечего делать, дети лишь всем пользуются. Я очень хорошо помню 70-е, золотую молодежь — это были очень инфантильные ребята. Я сам был такой.

Но после того, как я женился, я осознал себя.

Почему все таксисты изводят себя радио? Им легче нажать кнопку радио, чем выбрать диск. Самое ужасное — это выбор, потому что он зависит от тебя, от твоей воли. Когда выбираешь пластинку, вещь, человека даже — это ответственность. И ты наедине с собой в этот момент один.

А не выбор чем хорош? Что выбирают за тебя — то есть ты чувствуешь себя ребенком, система выбора — она как бы мама твоя. Я рано понял идею выбора. В двадцать с чем-то лет я одновременно состоялся как и муж, и отец, и писатель.

Никогда не буду голодать. Во‑первых, у меня две профессии: инженер-механик — я же закончил Институт нефти и газа, — и художник-оформитель. Во‑вторых, я неплохо готовлю.

Люблю белый цвет. Белые штаны люблю. У меня в квартире все белое: стены, диван, двери. И мало вещей. Это мне помогает соблюдать равновесие. Можно сказать, что я хочу уюта — я в общем-то уже не молодой человек, мне исполнилось недавно пятьдесят.

Я хочу, чтобы каждое утро я мог заниматься работой в пространстве, которое считаю родным для себя, где живут родные люди. Но это в работе тишина хороша — вечером можно поехать к друзьям в ресторан.

Есть в этом некая прелесть, когда общаешься в ресторане при общем оживленном гуле: бу-бу-бу-бу. Вот моя формула.

Если бы тюрьма улучшала качество письма — все бы писатели сидели. Мне один критик пожелал тюремного опыта. Только наивный человек может такое посоветовать. Это все равно, если бы я пожелал ему, как Белинскому, заразиться туберкулезом и научиться харкать кровью — чтобы как следует чувствовать литературу.

В профессии надо быть бомбой. Нельзя прилипать к чему-то уже сделанному — нужен взрыв, нужно расчистить себе место, и потом уже делать свое, новое.

Источник: https://esquire.ru/rules/87-vladimir-sorokin/

Владимир Сорокин: "У русской жестокости долгая, многовековая история"

?

Николай Подосокорский (philologist) wrote, 2015-08-17 12:46:00 Николай Подосокорский philologist 2015-08-17 12:46:00 Categories:

• Литература
• Общество
• Лытдыбр
• Cancel

Писателю Владимиру Сорокину — 60. «Огонек» встретился с классиком современной русской литературы. Беседовал Андрей Архангельский. Евгений Гурко / Коммерсантъ

— Я вспомнил недавний перформанс с вашим участием, в Венеции — где вы в звериной шкуре, с дубиной, к которой привязана клавиатура… С кем это вы бились и за что?

— Я бился за человеческий размер в искусстве. Против замещения искусства технологией, против «искусства как процесса» и за «искусство как результат». За возвращение к кистям, подрамникам, краскам, мастерству, к озябшей натурщице, к шляпе на мольберте…

— Когда люди слышат о возрасте писателя Владимира Сорокина, они удивляются, они восклицают: «Как это возможно?!» Вы сами не удивляетесь?

— Нет. Скажу откровенно, что я, как это ни неприлично звучит, внутренне застрял в студенческом времени. Безнадежно. Внутренне я эдакий вечный студент. И с этим ничего не поделаешь. То есть я не чувствую, литературно выражаясь, «весь груз этих пережитых лет». Не повзрослел.

— Почему в студенческом времени?

— Может быть, потому, что после ужасной советской школы (а я проучился в трех), после такого советского, хоть и внешне «нормального» детства, это были четыре года свободы, которые совпали с благополучными годами московской жизни, с годами открытий — сердечных, эротических, наркотических, литературных, живописных, музыкальных — хард-рока, например, или сюрреализма. Самиздат к тому времени уже становился нормой. Впрочем, студенчество — это всегда свобода. Золотые годы для многих. И в андерграунд я попал в студенческие годы.

— Я посмотрел в «Википедии», там первый ваш рассказ помечен 1969 годом. Что это?

— Это, безусловно, ошибка. Был один рассказ, написанный еще в школе, но он растворился среди однокашников. Первые серьезные вещи написаны были в 1979-1980 годах. То есть это уже была такая вполне осознанная работа. До того это было развлечение. Что-то эротическое, что-то из научной фантастики, что-то из охотничьей жизни. Это легко давалось, поэтому не возбудило серьезного отношения. Серьезно я занимался рисованием.

— Вы до сих пор считаетесь главным литературным событием России за последние 30 лет, скажем. Не то, чтобы я сейчас хотел вам сделать комплимент,— это скорее проблема. Вы продукт даже не 1990-х, а советского неподцензурного искусства. Получается, с тех пор в русской литературе не появилось ничего принципиально нового. Тут что-то не так.

— Андрей, без комментариев… Лучше поговорим о других авторах. Я в разных странах Европы задаю своим знакомым вопрос: что вы читаете из современной русской литературы? Этот же вопрос задал старому другу, германскому слависту Игорю Смирнову, а он жесткий профессионал. Ответил лаконично: «Не могу читать постсоветскую прозу. Она неоригинальна». Не могу не согласиться. Потому что постсоветская проза как бы собрана из осколков прошлых достижений. Проблема. Я тоже, открываю новый роман, читаю пять страниц и закрываю. Ничем не удивляет. Получается, что нет авторов? Но люди же пишут, печатаются, их читают. Я задал тот же вопрос Саше Иванову, легендарному издателю, который неизменно держит руку на литпульсе: где новые литературные звезды? Он говорит: «Понимаешь, Володя, тут дело не в звездах, а… в самом небосклоне». Он абсолютно прав на самом деле. От самой литературы уже не ждут экзистенциальных открытий, потрясений. От нее ждут либо комфорта, либо эйфорического забытья. Что, в общем, одно и то же.

— Вы хотите сказать, что это конец литературы?.. Что нет объективных обстоятельств для ее возникновения? Это конец литературы в принципе? Или просто не время?..

— Ну, насчет конца — не знаю, пока останется хоть один читатель, литература не умрет. Хочется думать, что это некая полоса… А вот что будет потом — неизвестно. Потому что мир цифровых и визуальных технологий человека постоянно испытывает на прочность. А человек — такое пластичное животное, он не ломается, а изгибается. И в конце концов может сам себе опротиветь в таком изогнутом виде. И вот тогда, когда всем станет очень скучно от визуального, может быть опять будет востребована словесная фантазия. Высказанная в слове. Когда человек захочет вернуться к себе. Утопически звучит?..

— То, что было признаком одного литературного направления, концептуализма, лет 50-40 назад, теперь стало общим правилом. Получается, что все-таки изменилась система работы писателя в целом. А писатель опять садится под яблоню и думает, что сейчас напишет, как Тургенев. Или как Шукшин.

— Вы правы. Но все-таки чего, на мой взгляд, не хватает большинству современных писателей? Собственных миров. Они, условно, пользуются чужой мебелью, не хотят изобретать свою, вытачивать ее, мастерить. Открываешь книгу Прилепина и понимаешь, что эти дубовые стулья ты уже встречал в советской прозе, только у него они покрыты современным таким блестящим лаком и обивка бодренькой расцветки. А мы же все-таки ищем в литературе неповторимости. Платонов, Хармс, Булгаков, Шаламов, Саша Соколов, Мамлеев были неповторимы. Хотя есть люди, которые любят читать похожие романы. Но это уже род литературного фитнеса. И вот писатель каждый год спускает с конвейера ожидаемый и предсказуемый роман. Конвейер поп-литературы работает бесперебойно. Нет, я за штучное производство в литературе. Признаться, меня в последнее время обрадовали только два романа: «Гламорама» Эллиса и «Благоволительницы» Лителля. А вы вот, кстати, кого сами-то читаете, кто вас зацепил?

— Дмитрий Данилов. Кстати, по своим убеждениям совершенный консерватор. Но он единственный, вероятно, кроме вас, русский писатель, у которого язык — герой произведения. Он работает с тем, что называется автоматическое письмо, говорение.

— Непременно почитаю.

— Как это ни абсурдно звучит применительно к вашей прозе, раньше вас все-таки интересовал человек. Все крутилось вокруг индивидуума, даже если он был чудовищен, ужасен. Вы пытались работать с ним. А потом вы как бы бросили человека.

Начиная с «Ледяной трилогии», он заложник концепции, истории, мистики — чего угодно. Я бы сказал, что вы разочаровались в индивидууме. В «Метели» была попытка вернуться к человеку.

И вот вы с этим доктором, условно, ехали-ехали, а потом вы его, такое ощущение, на полдороге тоже бросили.

— Он хоть и отморозил ноги, но выжил все-таки. Хотя… мне мало что в себе видно, честно говоря. Я все-таки всю жизнь полагаюсь на интуицию, а если работаю, то, собственно, работаю, как медиум. И поэтому я никогда не анализирую себя во время работы. Я просто решаю некие конструктивные задачи. Но что касается именно литературного процесса, я не рассуждаю в таких категориях — что вот мне надо отдалиться от человека, а вот сейчас, пожалуй, что можно и малек приблизиться… Нет. Это сложный процесс, его объяснить, артикулировать трудно. То есть когда б вы знали, из какого сора… да? Мы не знаем, из какого сора растет литература собственно. Фрейд что-то подсказал, но не думаю, что он во всем прав. Но если уж вы задали такой вопрос… (смеется) антропологический! Да, я бы сказал, что я разочаровался в человеке постсоветском больше, чем в советском. Потому что в советском человеке была некая надежда — что он сможет рано или поздно преодолеть в себе вот это «советское, слишком советское», что это кончится вместе со строем. Сейчас понятно, что в ХХ веке произошли такие мутации, сопровождающиеся массовым террором, что, собственно, генетическая жертва этой страшной селекции — постсоветский человек не только не хочет выдавливать из себя этот советский гной, а напротив, осознает его как новую кровь. Но с такой кровью он становится зомби. Он не способен создать вокруг себя нормальный социум. Он создает театр абсурда.

— Стало банальностью говорить о том, что мы в течение последних полутора лет живем в пространстве «Теллурии», придуманной вами.

Мы читали о протосоветских, как бы реконструкторских «народных республиках», куда ездят туристы в поисках экстремального отдыха, «на уикенд в СССР». Все это читалось как утопия — ровно до 2014 года.

А потом и это, и все остальное, что вы придумали — оказалось, что предсказали,— стало общим местом. Вам самому не страшно, что вы все это придумали?

— Этот последний вопрос, Андрей, тоже уже стал банальностью, извините. Не страшно, не страшно… Жизнь жестче литературы. Да, уже легко различимы теллурийские черты в происходящем. У меня такое чувство, что мы плывем на огромном корабле и его палуба качнулась и начинает крениться. И это касается не только корабля «Россия». На корабле «Европа» тоже мебель начинает сдвигаться со своих мест, хотя по палубе мило фланируют, на танцполе танцуют, а в баре пьют.

— Все ваши книги 1980-1990-х, если их правильно понимать, они о жестокости, которая в каждом из нас. Правильный итог чтения ваших произведений — когда ты к самому себе начинаешь относиться с опаской.

Внутри каждого из нас — ад, его нужно сдерживать. Сейчас, вот эти полтора последних года, появился такой общественный феномен, он поглотил все — это полезшая наружу жестокость, немотивированная.

Она как бы уже даже не физическая, а моральная.

— Онтологическая. У русской жестокости долгая, многовековая история. Нынешняя, постсоветская — вариация на все ту же тему. Мы все ее чувствуем на энергетическом уровне, речь идет даже не о телевизоре, не о политике, не о военных действиях. А о том, как люди себя ведут на улице, в метро, за рулем… И я думаю, что это тоже — один из симптомов того, что, в общем, общество теряет не просто стабильность, а веру в будущее. Это не связано с новой имперской идеей «что мы самые крутые», что мы окружены врагами, это глубже. Это связано именно с креном палубы. Ведь когда начинается землетрясение, все животные испытывают ужас. Но одни из них жалобно воют, а другие огрызаются. Так что… есть чувство, что что-то приближается. Оно есть не только у меня.

— В «Теллурии» есть много типов будущего, но среди них нет одного — который нам подарила реальность и который я сформулировал бы как «катастрофический тип».

Это человек, который желает краха всему миру — в наказание за какие-то грехи. Причем не срабатывает даже чувство самосохранения.

Откуда такая реакция после 24 лет новых, невиданных возможностей — когда россиянин впервые мог позволить себе столько, сколько не мог во все предыдущие времена?

— Опять же, люди не чувствуют, что впереди их ждет благополучный мир. Надо быть идиотом, чтобы не ощущать всю серьезность положения, в которое попала Россия после Крыма. Я слышу от молодых людей постоянно: «У меня нет здесь будущего». Разговоры об эмиграции стали общим местом. Общество начинает трясти от плохих предчувствий. За что постсоветский человек может себя ненавидеть? За то, что так и не сумел стать свободным, изменить принцип власти. Власть как была вампиром, так им и осталась.

— Поговорим о том, что должно этому злу противостоять. Обнаружилось, что у нас совершенно нет мирной этики, нет традиций мира, нет концепта мирного существования.

Казалось бы, у нас этого славословия тоже хватало: «Миру мир, войны не нужно, вот девиз отряда «Дружба»».

Но после всех этих плакатов с голубями, с перечеркнутой ядерной бомбой выяснилось, что эта мирная повестка оказалась совершенно пустой, лишенной внутреннего наполнения.

— …Как и не было дружбы, собственно говоря. Я имею в виду вот это советское «чувство локтя»… Это был грандиозный самообман, поощряемый властью. В коммунальной квартире дружба всегда вынужденная. Я думаю, что у нас до сих пор одно из самых атомизированных, разобщенных обществ. Вообще, Андрей, чем больше во времени я отдаляюсь от советского периода, тем уродливей и страшнее он мне кажется. Это действительно была Империя Зла. Какой «Миру мир!», если война власти с народом шла непрерывно, только успевай прятаться. Многое из того, что происходит сейчас,— это неизжитые комплексы советского прошлого, и я тут опять съеду на любимую колею: советское прошлое не было похоронено в должное время, то есть в 1990-е годы. Его не похоронили, и вот оно восстало в таком мутированном и одновременно полуразложившемся виде. И мы теперь должны с этим чудовищем жить. Его очень умело разбудили те, кто хорошо знал его физиологию, нервные центры. Воткнули в них нужные иголки. Такое вот отечественное вуду. Боюсь, последствия этого эксперимента будут катастрофичны.

— А этот новый язык ненависти — вы его изучаете? Ведь это ваша стихия.

— Уж чем-чем, а языком ненависти наша страна была всегда богата. Достаточно было проехаться в советском автобусе в час пик. Богатый материал! Здесь, собственно, не нужно особенной пристальности, у меня чуткое ухо. Но эта нынешняя, новоимперская, так сказать, официальная ненависть…в этом языке, при всей его ярости и вульгарности, есть нечто истеричное, некая слабость. То есть чувство такое, что люди понимают, что надо это сейчас проорать, потому что завтра, может быть, уже и орать будет нечем. И некому! Чувствуется некая агония во всем этом. Потому что, если это сравнивать с риторикой старых тоталитарных режимов, там это говорилось с большой уверенностью в завтрашнем дне. Массовый террор помогал. Они понимали, что пока есть железный занавес, будущее принадлежит им. И это чувствовалось в каждой строчке «Правды». А вот сейчас, когда телеведущий говорит, что «мы можем превратить Америку в ядерный пепел», я ему не верю. Да и сам он себе не верит. Просто «исполняет», как шулера говорят. В общем, мы живем в кррррайне интересное время! Уже давно не Гоголь, а — Хармс…

— Возможно ли какое-то покаяние, признание собственных ошибок, вины — как форма окончательного усыпления этого зомби, этого чудовища?

— Покаяние может быть лишь после потрясения. Это не микстура, которую можно дать. Я думаю, что добровольно здесь не будет покаяния. Чтобы покаяться, надо сначала сильно шмякнуться, набить шишку и, потирая ее, спросить себя: в чем же была моя ошибка? Для покаяния надо увидеть себя со стороны целиком и без прикрас.

— Не является ли это фундаментальной проблемой русского типа сознания — неумение абстрагироваться, неспособность посмотреть на себя со стороны? Может быть, это какая-то принципиальная неспособность, вот это существование только в одном измерении, в одной плоскости? Это как всю жизнь без зеркала.

— Слушайте, речь идет не о человеке, а о большой стране. Она может себя увидеть со стороны, осознать собственные грехи только после большой катастрофы. Когда все благополучно, кто будет каяться?

— Вся эта история еще подтвердила абсолютную слабость современной культуры. Не есть ли это ее грандиозное поражение?

— Культура — дама хрупкая, это не баба с веслом. Для нее deja vu от возвращения совка стало слишком большим потрясением. Нужно время, чтобы ей прийти в себя. Посидит в шезлонге, отдышится.

Беседовал Андрей Архангельский

Источник: https://philologist.livejournal.com/7768011.html