Повествовательный “зачин” поэмы, состоящей из четырех частей, сводится к нескольким строкам о безупречно воспитанном английском юноше из весьма знатного рода, светском денди, который к девятнадцати годам пресытился удовольствиями, разочаровался в интеллектуальных способностях своих соотечественников, чарах соотечественниц и отправился путешествовать.В первой песни поэмы Чайльд посещает Португалию и Испанию, во второй – Албанию, Грецию, а также Стамбул, столицу Оcманской империи. В третьей песни, после возвращения и недолгого пребывания на родине, Байрон описывается пребывание Чайльда в Бельгии и Германии. Надолго он задерживается в Швейцарии. Четвертая песня посвящена путешествию байроновского героя по городам Италии.Это лирическое повествование в определенном смысле не что иное, как аналог текущего обозрения международных событий. На то время Европа объята пламенем малых и больших военных конфликтов. И если Чайльд выступает лишь созерцателем и наблюдателем разворачивающихся на его глазах трагедий и драм, то стоящий за ним Джордж Байрон, никогда не упускает возможности выразить свое отношение…к происходящему.Поэт приходит к следующему выводу: военное противостояние, принося многочисленные жертвы народам, не приносит никакого освобождения.
Поэма выражает тоску и разочарование, которые в ту пору ощущает все поколение, утомленное эпохой Великой французской революции и далее последовавших за ней наполеоновских войн. Французские философы призвали народ к невиданному ранее бунту.
Байрон задается вопросом, всегда ли оправданы пути возмездия, не несет ли в себе революция судьбою назначенное семя собственного приближающегося поражения.
По мысли Байрона, залогом человеческого бессмертия становится творчество, вдохновенное и одухотворенное. Поэтому неслучайно апофеозом всего гарольдовского странствия по миру становится страна Италия – колыбель общечеловеческой культуры.
Униженный удел итальянского народа в пору так называемого “Священного Союза” становится для Байрона источником неутихающей душевной муки, а также стимулом к действию.
Сама поэма, включая и самобытный облик ее лирического героя, – это символ веры автора, который завещал как своим современникам, так и потомкам, устойчивые принципы своей жизненной философии.
Источник: https://realdealer.ru/kratkij-pereskaz/kratkoe-soderjanie-bairon-palomnichestvo-chaild-garolda-tochnyi-pereskaz-sujeta-za-5-minyt
«Паломничество Чайльд-Гарольда»
Когда под пером А. С. Пушкина рождалась крылатая строка, исчерпывающе определявшая облик и характер его любимого героя: «Москвич в Гарольдовом плаще», ее создатель, думается, отнюдь не стремился поразить соотечественников бьющей в глаза оригинальностью.
Цель его, уместно предположить, была не столь амбициозна, хотя и не менее ответственна: вместить в одно слово превалирующее умонастроение времени, дать ёмкое воплощение мировоззренческой позиции и одновременно — житейской, поведенческой «позе» довольно широкого круга дворянской молодёжи (не только российской, но и европейской), чьё сознание собственной отчуждённости от окружающего отлилось в формы романтического протеста. Самым ярким выразителем этого критического мироощущения явился Байрон, а литературным героем, наиболее полно и законченно воплотившим этот этико-эмоциональный комплекс, — титульный персонаж его обширной, создававшейся на протяжении чуть ли не десятилетия лирической поэмы «Паломничество Чайльд Гарольда» — произведения, которому Байрон обязан был сенсационной международной известностью.
Вместив в себя немало разнообразных событий бурной авторской биографии, эта написанная «спенсеровой строфой» (название данной формы восходит к имени английского поэта елизаветинской эпохи Эдмунда Спенсера, автора нашумевшей в своё время «Королевы фей») поэма путевых впечатлений, родившаяся из опыта поездок молодого Байрона по странам Южной и Юго-Восточной Европы в 1809—1811 гг. и последующей жизни поэта в Швейцарии и Италии (третья и четвёртая песни), в полной мере выразила лирическую мощь и беспрецедентную идейно-тематическую широту поэтического гения Байрона. У ее создателя были все основания в письме к своему другу Джону Хобхаузу, адресату ее посвящения, характеризовать «Паломничество Чайльд Гарольда» как «самое большое, самое богатое мыслями и наиболее широкое по охвату из моих произведений». На десятилетия вперёд став эталоном романтической поэтики в общеевропейском масштабе, она вошла в историю литературы как волнующее, проникновенное свидетельство «о времени и о себе», пережившее ее автора.
Новаторским на фоне современной Байрону английской (и не только английской) поэзии явился не только запечатлённый в «Паломничестве Чайльд Гарольда» взгляд на действительность; принципиально новым было и типично романтическое соотношение главного героя и повествователя, во многих чертах схожих, но, как подчёркивал Байрон в предисловии к первым двум песням (1812) и в дополнении к предисловию (1813), отнюдь не идентичных один другому.
Предвосхищая многих творцов романтической и постромантической ориентации, в частности и в России (скажем, автора «Героя нашего времени» М. Ю.
Лермонтова, не говоря уже о Пушкине и его романе «Евгений Онегин»), Байрон констатировал в герое своего произведения болезнь века: «ранняя развращённость сердца и пренебрежение моралью ведут к пресыщенности прошлыми наслаждениями и разочарованию в новых, и красоты природы, и радость путешествий, и вообще все побуждения, за исключением только честолюбия — самого могущественного из всех, потеряны для души, так созданной, или, вернее, ложно направленной». И тем не менее именно этот, во многом несовершенный персонаж оказывается вместилищем сокровенных чаяний и дум необыкновенно проницательного к порокам современников и судящего современность и прошлое с максималистских гуманистических позиций поэта, перед именем которого трепетали ханжи, лицемеры, ревнители официальной нравственности и обыватели не только чопорного Альбиона, но и всей стонавшей под бременем «Священного Союза» монархов и реакционеров Европы. В заключительной песне поэмы это слияние повествователя и его героя достигает апогея, воплощаясь в новое для больших поэтических форм XIX столетия художественное целое. Это целое можно определить как необыкновенно чуткое к конфликтам окружающего мыслящее сознание, которое по справедливости и является главным героем «Паломничества Чайльд Гарольда».
Это сознание не назовёшь иначе как тончайшим сейсмографом действительности; и то, что в глазах непредубеждённого читателя предстаёт как безусловные художественные достоинства взволнованной лирической исповеди, закономерно становится почти непреодолимым препятствием, когда пытаешься «перевести» порхающие байроновские строфы в регистр беспристрастной хроники.
Поэма по сути бессюжетна; весь ее повествовательный «зачин» сводится к нескольким, ненароком обронённым, строкам об английском юноше из знатного рода, уже к девятнадцати годам пресытившемся излюбленным набором светских удовольствий, разочаровавшемся в интеллектуальных способностях соотечественников и чарах соотечественниц и — пускающемся путешествовать.
В первой песне Чайльд посещает Португалию, Испанию; во второй — Грецию, Албанию, столицу Оcманской империи Стамбул; в третьей, после возвращения и непродолжительного пребывания на родине, — Бельгию, Германию и надолго задерживается в Швейцарии; наконец, четвёртая посвящена путешествию байроновского лирического героя по хранящим следы величественного прошлого городам Италии.
И только пристально вглядевшись в то, что выделяет в окружающем, что выхватывает из калейдоскопического разнообразия пейзажей, архитектурных и этнографических красот, бытовых примет, житейских ситуаций цепкий, пронзительный, в полном смысле слова мыслящий взор повествователя, можем мы вынести для себя представление о том, каков в гражданском, философском и чисто человеческом плане этот герой — это байроновское поэтическое «я», которое язык не поворачивается назвать «вторым».
И тогда неожиданно убеждаешься, что пространное, в пять тысяч стихов лирическое повествование «Паломничества Чайльд Гарольда» — в определённом смысле не что иное, как аналог хорошо знакомого нашим современникам текущего обозрения международных событий.
Даже сильнее и короче: горячих точек, если не опасаться приевшегося газетного штампа. Но обозрение, как нельзя более чуждое какой бы то ни было сословной, национальной, партийной, конфессиональной предвзятости.
Европа, как и ныне, на рубеже третьего тысячелетия, объята пламенем больших и малых военных конфликтов; ее поля усеяны грудами оружия и телами павших.
И если Чайльд выступает чуть дистанцированным созерцателем развёртывающихся на его глазах драм и трагедий, то стоящий за его плечами Байрон, напротив, никогда не упускает возможности высказать своё отношение к происходящему, вглядеться в его истоки, осмыслить его уроки на будущее.
Так в Португалии, строгие красоты чьих ландшафтов чаруют пришельца (песнь 1-я). В мясорубке наполеоновских войн эта страна стала разменной монетой в конфликте крупных европейских держав; И у Байрона нет иллюзий по части истинных намерений их правящих кругов, включая те, что определяют внешнюю политику его собственной островной отчизны.
Так и в Испании, ослепляющей великолепием красок и фейерверками национального темперамента. Немало прекрасных строк посвящает он легендарной красоте испанок, способных тронуть сердце даже пресыщенного всем на свете Чайльда («Но нет в испанках крови амазонок, / Для чар любви там дева создана»).
Но важно, что видит и живописует носительниц этих чар повествователь в ситуации массового общественного подъёма, в атмосфере общенародного сопротивления наполеоновской агрессии: «Любимый ранен — слез она не льёт, / Пал капитан — она ведёт дружину, / Свои бегут — она кричит: вперёд! / И натиск новый смел врагов лавину.
/ Кто облегчит сражённому кончину? / Кто отомстит, коль лучший воин пал? / Кто мужеством одушевит мужчину? / Все, все она! Когда надменный галл / Пред женщинами столь позорно отступал?»
Так и в стонущей под пятой османской деспотии Греции, чей героический дух поэт старается возродить, напоминая о героях Фермопил и Саламина.
Так и в Албании, упорно отстаивающей свою национальную самобытность, пусть даже ценой каждодневного кровопролитного мщения оккупантам, ценой поголовного превращения всего мужского населения в бесстрашных, беспощадных гяуров, грозящих сонному покою турок-поработителей.
Иные интонации появляются на устах Байрона-Гарольда, замедлившего шаг на грандиозном пепелище Европы — Ватерлоо: «Он бил, твой час, — и где ж Величье, Сила? / Все — Власть и Сила — обратилось в дым. / В последний раз, ещё непобедим, / Взлетел орёл — и пал с небес, пронзённый…»
В очередной раз подводя итог парадоксальному жребию Наполеона, поэт убеждается: военное противостояние, принося неисчислимые жертвы народам, не приносит освобождения («То смерть не тирании — лишь тирана»). Трезвы, при всей очевидной «еретичности» для своего времени, и его размышления над озером Леман — прибежищем Жан-Жака Руссо, как и Вольтер, неизменно восхищавшего Байрона (песнь 3-я).
Французские философы, апостолы Свободы, Равенства и Братства, разбудили народ к невиданному бунту. Но всегда ли праведны пути возмездия, и не несёт ли в себе революция роковое семя собственного грядущего поражения? «И страшен след их воли роковой.
/ Они сорвали с Правды покрывало, / Разрушив ложных представлений строй, / И взорам сокровенное предстало. / Они, смешав Добра и Зла начала, / Все прошлое низвергли. Для чего? / Чтоб новый трон потомство основало.
/ Чтоб выстроило тюрьмы для него, / И мир опять узрел насилья торжество».
«Так не должно, не может долго длиться!» — восклицает поэт, не утративший веры в исконную идею исторической справедливости.
Дух — единственное, что не вызывает у Байрона сомнения; в тщете и превратностях судеб держав и цивилизаций, он — единственный факел, свету которого можно до конца доверять: «Так будем смело мыслить! Отстоим / Последний форт средь общего паденья. / Пускай хоть ты останешься моим, / Святое право мысли и сужденья, / Ты, божий дар!»
Единственный залог подлинной свободы, он наполняет смыслом бытие; залогом же человеческого бессмертия, по мысли Байрона, становится вдохновенное, одухотворённое творчество.
Потому вряд ли случайно апофеозом гарольдовского странствия по миру становится Италия (песнь 4-я) — колыбель общечеловеческой культуры, страна, где красноречиво заявляют о своём величии даже камни гробниц Данте, Петрарки, Тассо, руины римского Форума, Колизея.
Униженный удел итальянцев в пору «Священного Союза» становится для повествователя источником незатихающей душевной боли и одновременно — стимулом к действию.
Хорошо известные эпизоды «итальянского периода» биографии Байрона — своего рода закадровый комментарий к заключительной песне поэмы.
Сама же поэма, включая и неповторимый облик ее лирического героя, — символ веры автора, завещавшего современникам и потомкам незыблемые принципы своей жизненной философии: «Я изучил наречия другие, / К чужим входил не чужестранцем я.
/ Кто независим, тот в своей стихии, / В какие ни попал бы он края, — / И меж людей, и там, где нет жилья. / Но я рождён на острове Свободы / И Разума — там родина моя…»
Поэма, состоящая из четырех частей — песен, повествует о путешествиях главного героя Чайльда – молодого англичанина с отменным воспитанием своего знатного рода, который к своим девятнадцати годам разочаровался во многом: интеллектуальном уровне своих приятелей, искушенности светских дам, да и разного рода развлечениях.
Главный герой хорошо образован и эрудирован, безупречно воспитан, он легко может приспосабливаться к изменению ситуаций, а также умело использует свою природную хитрость для собственной выгоды.
К тому же Чайльд обладает привлекательностью, чувством такта и стилем, но все же пытается бороться со своей прямотой. Ему свойственно непочтительное отношение к любой форме власти, чем создается образ изгоя или изгнанника.
Чайльд бывает весьма высокомерен и даже циничен, но в то же время, обладает некой таинственностью и сексуальностью, что часто приводит его к столкновению с разными проблемами.
Песнь первая рассказывает о поездках Чайльда в Испанию и Португалию, где он очарован красотами их ландшафтов.
Во второй песни герой посещает Грецию, Албанию, Османскую империю, в частности ее столицу Стамбул, где он всячески отстаивает свою националистическую самобытность.
Песнь третья повествует о путешествиях Чайльда в страны Европы: Германию, Бельгию и Швейцарию, после своего недолгого возвращения на родину. Правда, герой задерживается лишь в Швейцарии. А в четвертой песни Байрон повествует о пребывании Чайльда в городах Италии.
Вся поэма не имеет конкретной сюжетной линии, она словно рассказывает обо всех текущих событиях на международной арене.
Европа в то время была объята множеством больших и мелких военных конфликтов, а Чайльд лишь наблюдает за разворачивающимися трагедиями и драмами.
Байрон делает выводы, что это военное противостояние, которое приносит немыслимые жертвы народу, в итоге не дает никакому того самого освобождения.
В поэме выражена личная тоска и разочарование автора, которые тогда ощущают абсолютно все, давно уже уставшие от эпохи Великой французской революции и последовавших войн.
Байрон также ставит вопрос о том, всегда ли можно оправдать эти пути возмездия и не пророчит ли революция судьбу неминуемого приближающегося поражения. Не случайно странствия героя по миру завершаются в Италии, являющейся в то время колыбелью общественной культуры.
Весь итальянский народ, который унижен, в так называемую, пору «Священного Союза» для автора становится неиссякаемым источником душевных мук и, в то же время, стимулом к действиям.
Поэма, по своей сути, содержит множество автобиографичных моментов. Известно, что сам Байрон путешествовал с 1809 по 1811 года по Средиземноморью: Испания, Албания, Португалия, Греция и Эгейское море.
Автор вообще сильно сомневался в целесообразности издания двух первых песен поэмы, ведь очень многое в описанных событиях было схоже с его личностью и даже судьбой. Первые две части были изданы в 1812 году Джоном Мюрреем, после настойчивых убеждений друзей Байрона.
Этот момент стал значимым как для известности произведения, так и для самого автора, который отмечал, что именно после этой поэмы, он проснулся, однажды, знаменитым.
Источник: https://www.allsoch.ru/bajron/palomnichestvo_chajldgarolda/
"Паломничество Чайльд-Гарольда": краткое содержание по песням
В предисловии Байрон пишет, что поэма основана на его личных наблюдениях во время путешествия по Испании, Португалии, Греции, Эпиру и Акарнании. Гарольд – вымышленный герой, характер которого хоть и непривлекательный, зато он был настоящим рыцарем.
Песнь первая
Чайльд-Гарольд провел юные годы в Альбионе. До 19 лет он проматывал жизнь в развлечениях, распутстве и соблазнах. Его предки когда-то «снискали славу и почет», но сам Гарольд вырос «бездельником, развращенным ленью».
Гарольд уезжает в путешествие, не попрощавшись ни с матерью, ни с сестрой. Он чувствует себя абсолютно одиноким, смотря на волны с корабля, отплывающего с берегов Британии.
Гарольд видит Лиссабон, поразивший своей грязью, неопрятностью. Потом герой, высадившись на берег, любуется природой полей, обходит заброшенные замки и монашеские обители. Гарольд едет дальше, решив путешествовать, пока не найдет ответ на вопрос о смысле жизни.
Корабль подплывает к Испании. Герой вспоминает историю этой страны. Он вспоминает о кровавой войне Франции, Испании и Британии, о бессмысленных жертвах сражений. Потом он сам себя обрывает, говоря, что все эти смерти – жертва славе вождей.
Вскоре Чайльд-Гарольд приезжает в Севилью. Путешественник знает, что Севилья скоро будет порабощена, хотя пока еще город живет, радуется и цветет. Гарольд думает о том, как тяжело крестьянам жить на земле, сожженной и вытоптанной войной. Поэт воспевает отважных испанок, сражавшихся а родину наравне с мужчинами.
Чайльд-Гарольд прибывает в Кадикс, где с утра до ночи веселится народ, «здесь царство песни, пляски и вина». В девять жители города, помолившись, идут в цирк. Гарольду жизнь Кадикса представляется безумием и хаосом.
Герой посещает корриду, в которой участвуют четыре матадора. Гарольд думает о духе испанцев, которые с малых лет увлечены кровавой корридой. Война не сплотила этот народ, страсть к междоусобной мести осталась все та же.
Герой думает о себе, о том, что он много раз любил, но наступило охлажденье сердца. Со временем он стал к женщинам равнодушен, оставшись пресыщен былыми страстями. Гарольд вспоминает, как он писал стихи любимой Инессе. Теперь он мысленно обращается к ней, говоря, что ищет забвенья, бежит от самого себя.
Далее Чайльд-Гарольд размышляет о судьбе Испании, о том, что народ продолжает сражаться, верить в возможность свободы. Историю Испании ярче всего представляют войны, в которых народ проявлял невиданную отвагу.
Песнь вторая
Поэт, посетивший Грецию, воспевает былое величие этой страны во времена античности, отмечает, что философия и религия греков изменилась. Гарольд подъехал к холму, «где вождь усопший погребен». Он смотрит на разоренные стены, обходит пустынные залы и думает о том, что после жизни от человека остается так мало.
Сокровища Греции расхищены Англией, Чайльд скорбит о позабытых святынях древности. Он грустит среди обломков прошлого по невозвратимой красоте. Чайльд-Гарольд в одиночестве продолжает свой путь.
Он садится на отплывающий корабль. Наступает ночь, которая навевает мысли о любви, но Гарольд никого не любит и никем не любим. Он словно похоронил свое сердце.
Ему тяжело вспоминать о годах утраченной молодости.
Былое восхищение женщинами у Гарольда прошло, он сам считал свое сердце мертвым для чувств. В равнодушии он ищет защиты.
Корабль подплывает к Албании. Чайльд отправляется в долины Албании, которые очаруют любого своей красотой. Он думает о том, что и этот край тоже угнетен, «и только золото спасает честь владыке».
Гарольд идет мимо монастыря, пристанища спокойствия, любуется видом гор и, продолжая свой путь, приходит к дому правителя. «Тиран в безумной роскоши живет…», по вечерам устраивает пиры. Но женщин здесь не приглашают на праздники, держа их дома, как в клетке.
Гарольд понимает, что мусульманская роскошь может прельстить странника лишь на несколько дней, но потом надоест.
Чайльд-Гарольд прожил некоторое время среди албанцев, думая о том, что такого теплого отношения к приезжим не встретить в Англии.
Корабль, на котором путешествовал Гарольд, попал в шторм и пристал к берегам Сулии. Сулиты встретили путешественника очень гостеприимно. Чайльд решает некоторое время попутешествовать пешком, но сулиты ему объяснили, что на дорогах могут встретиться бандиты. С Гарольдом отправляются опытные проводники. Чайльд попал на местный праздник у костра и с удовольствием поприсутствовал на нем.
Герой продолжал думать о красоте и величии Греции, порабощенной Турцией, но не смирившейся с такой участью. Он думает о том, что иго рабства могут сбросить только сами греки.
Гарольд не желает возвращаться снова к светской жизни, пронизанной ложью, неискренними улыбками и праздностью. Он продолжает свой путь.
Песнь третья
Поэт пишет, что со временем его охладевшая к жизни душа учится терпеть страдание, не сетуя на судьбу.
Гарольд посещает Ватерлоо, где проиграл когда-то битву Наполеон. Он думает о былом могуществе великого человека, о том, что Наполеон справедливо презирал людей, но слишком явно выражал презренье, за что и лишился власти.
Будь Наполеон обычным средним правителем, а не незаурядной личностью, он бы сохранил корону. О Наполеоне Чайльд-Гарольд говорит, что он «бесил врагов достоинством своим». Именно за свое величие, за свой гордый нрав он был свержен.
Гарольд думает о том, что таков удел истинно великих людей, что к ним судьба немилосердна.
Поэт обращается к реке Рейн и говорит, что эта река могла бы нести вечное счастье, но видела она множество войн.
Сердце Гарольда наполняется радостью при виде расцветающей весной природы.
Чайльд вспоминает о любви и о той, с которой связала его судьба, хоть они и не были повенчаны. Он скучает по ней и посылает ей с чужбины привет.
Путешественник прощается с Францией и продолжает свой путь.
Виды природы возрождают душу Гарольда. Он ощущает себя частью вселенной. Глядя на звезды, Чайльд-Гарольд чувствует, что очищается от суеты и совсем не ощущает себя одиноким.
Корабль Гарольда приближается к берегам Италии.
Песнь четвертая
Байрон пишет, что посвящает эту песнь своему другу Джону Хобхаузу, который делил с ним годы странствий.
Поэт пишет, что в последней песни Чайльд Гарольд появляется все реже, и чаще звучит голос самого автора. В последней песни Чайльд Гарольд посещает Италию.
Чайльд прибывает в Венецию, где «из волн встают и храмы и дома». Поэт говорит, что в этом городе возникли великие творенья мысли, что Венецию он любит с детских лет.
Поэт восхищается прекрасной Италией, которая со временем не потеряла своего очарования. Поэт говорит, что красота Италии стала ее самоубийством, так как слишком многие стремятся эту страну поработить.
Поэт называет Флоренцию неблагодарным городом, изгнавшим Данте. Автор вспоминает великих Петрарку, Бокаччо.
Герой подходит к храму. Сам Рим он называет храмом всех богов. Чайльд входит в храм с высоким куполом, любуется величием, которое видит. Гарольд посещает Ватикан. Он восхищается совершенством форм.
Путь Гарольда подходит к концу. Чайльд смотрит на море. Он вспоминает о любви, о счастье. Наедине с природой он забывает о всех бедах.
Источник (в сокращении): Н.В. Смолякова. Зарубежная литература — М. «Издат-школа 2000»
Источник: https://classlit.ru/publ/zarubezhnaja_literatura/bajron_dzh/palomnichestvo_chajld_garolda_kratkoe_soderzhanie_po_pesnjam/119-1-0-2548
“Паломничество Чайльд Гарольда” Байрона в кратком содержании
Когда под пером А. С. Пушкина рождалась крылатая строка, исчерпывающе определявшая облик и характер его любимого героя: “Москвич в Гарольдовом плаще”, ее создатель, думается, отнюдь не стремился поразить соотечественников бьющей в глаза оригинальностью.
Цель его, уместно предположить, была не столь амбициозна, хотя и не менее ответственна: вместить в одно слово превалирующее умонастроение времени, дать емкое воплощение мировоззренческой позиции и одновременно – житейской, поведенческой “позе” довольно широкого круга дворянской молодежи, чье сознание собственной отчужденности от окружающего отлилось в формы романтического протеста. Самым ярким выразителем этого критического мироощущения явился Байрон, а литературным героем, наиболее полно и законченно воплотившим этот этико-эмоциональный комплекс, – титульный персонаж его обширной, создававшейся на протяжении чуть ли не десятилетия лирической поэмы “Паломничество Чайльд Гарольда” – произведения, которому Байрон обязан был сенсационной международной известностью.
Вместив в себя немало разнообразных событий бурной авторской биографии, эта написанная “спенсеровой строфой” поэма путевых впечатлений, родившаяся из опыта поездок молодого Байрона по странам Южной и Юго-Восточной Европы в 1809-1811 гг.
и последующей жизни поэта в Швейцарии и Италии, в полной мере выразила лирическую мощь и беспрецедентную идейно-тематическую широту поэтического гения Байрона.
У ее создателя были все основания в письме к своему другу Джону Хобхаузу, адресату ее посвящения, характеризовать “Паломничество Чайльд Гарольда” как “самое большое, самое богатое мыслями и наиболее широкое по охвату из моих произведений”.
На десятилетия вперед став эталоном романтической поэтики в общеевропейском масштабе, она вошла в историю литературы как волнующее, проникновенное свидетельство “о времени и о себе”, пережившее ее автора.
Новаторским на фоне современной Байрону английской поэзии явился не только запечатленный в “Паломничестве Чайльд Гарольда” взгляд на действительность; принципиально новым было и типично романтическое соотношение главного героя и повествователя, во многих чертах схожих, но, как подчеркивал Байрон в предисловии к первым двум песням и в дополнении к предисловию, отнюдь не идентичных один другому.
Предвосхищая многих творцов романтической и постромантической ориентации, в частности и в России, Байрон констатировал в герое своего произведения болезнь века: “ранняя развращенность сердца и пренебрежение моралью ведут к пресыщенности прошлыми наслаждениями и разочарованию в новых, и красоты природы, и радость путешествий, и вообще все побуждения, за исключением только честолюбия – самого могущественного из всех, потеряны для души, так созданной, или, вернее, ложно направленной”. И тем не менее именно этот, во многом несовершенный персонаж оказывается вместилищем сокровенных чаяний и дум необыкновенно проницательного к порокам современников и судящего современность и прошлое с максималистских гуманистических позиций поэта, перед именем которого трепетали ханжи, лицемеры, ревнители официальной нравственности и обыватели не только чопорного Альбиона, но и всей стонавшей под бременем “Священного Союза” монархов и реакционеров Европы. В заключительной песне поэмы это слияние повествователя и его героя достигает апогея, воплощаясь в новое для больших поэтических форм XIX столетия художественное целое.
Это целое можно определить как необыкновенно чуткое к конфликтам окружающего мыслящее сознание, которое по справедливости и является главным героем “Паломничества Чайльд Гарольда”.
Это сознание не назовешь иначе как тончайший сейсмограф действительности; и то, что в глазах непредубежденного читателя предстает как безусловные художественные достоинства взволнованной лирической исповеди, закономерно становится почти непреодолимым препятствием, когда пытаешься “перевести” порхающие байроновские строфы в регистр беспристрастной хроники.
Поэма по сути бессюжетна; весь ее повествовательный “зачин” сводится к нескольким, ненароком оброненным, строкам об английском юноше из знатного рода, уже к девятнадцати годам пресытившемся излюбленным набором светских удовольствий, разочаровавшемся в интеллектуальных способностях соотечественников и чарах соотечественниц и – пускающемся путешествовать.
В первой песни Чайльд посещает Португалию, Испанию; во второй – Грецию, Албанию, столицу Оттоманской империи Стамбул; в третьей, после возвращения и непродолжительного пребывания на родине, – Бельгию, Германию и надолго задерживается в Швейцарии; наконец, четвертая посвящена путешествию байроновского лирического героя по хранящим следы величественного прошлого городам Италии.
И только пристально вглядевшись в то, что выделяет в окружающем, что выхватывает из калейдоскопического разнообразия пейзажей, архитектурных и этнографических красот, бытовых примет, житейских ситуаций цепкий, пронзительный, в полном смысле слова мыслящий взор повествователя, можем мы вынести для себя представление о том, каков в гражданском, философском и чисто человеческом плане этот герой – это байроновское поэтическое “я”, которое язык не поворачивается назвать “вторым”.
И тогда неожиданно убеждаешься, что пространное, в пять тысяч стихов лирическое повествование “Паломничества Чайльд Гарольда” – в определенном смысле не что иное, как аналог хорошо знакомого нашим современникам текущего обозрения международных событий.
Даже сильнее и короче: горячих точек, если не опасаться приевшегося газетного штампа. Но обозрение, как нельзя более чуждое какой бы то ни было сословной, национальной, партийной, конфессиональной предвзятости.
Европа, как и ныне, на рубеже третьего тысячелетия, объята пламенем больших и малых военных конфликтов; ее поля усеяны грудами оружия и телами павших.
И если Чайльд выступает чуть дистанцированным созерцателем развертывающихся на его глазах драм и трагедий, то стоящий за его плечами Байрон, напротив, никогда не упускает возможности высказать свое отношение к происходящему, вглядеться в его истоки, осмыслить его уроки на будущее.
Так в Португалии, строгие красоты чьих ландшафтов чаруют пришельца.
В мясорубке наполеоновских войн эта страна стала разменной монетой в конфликте крупных европейских держав; И у Байрона нет иллюзий по части истинных намерений их правящих кругов, включая те, что определяют внешнюю политику его собственней островной отчизны. Так и в Испании, ослепляющей великолепием красок и фейерверками национального темперамента.
Немало прекрасных строк посвящает он легендарной красоте испанок, способных тронуть сердце даже пресыщенного всем на свете Чайльда.
Но важно, что видит и живописует носительниц этих чар повествователь в ситуации массового общественного подъема, в атмосфере общенародного сопротивления наполеоновской агрессии: “Любимый ранен – слез она не льет, / Пал капитан – она ведет дружину, / Свои бегут – она кричит: вперед! / И натиск новый смел врагов лавину.
/ Кто облегчит сраженному кончину? / Кто отомстит, коль лучший воин пал? / Кто мужеством одушевит мужчину? / Все, все она! Когда надменный галл / Пред женщинами столь позорно отступал?”
Так и в стонущей под пятой османской деспотии Греции, чей героический дух поэт старается возродить, напоминая о героях Фермопил и Саламина.
Так и в Албании, упорно отстаивающей свою национальную самобытность, пусть даже ценой каждодневного кровопролитного мщения оккупантам, ценой поголовного превращения всего мужского населения в бесстрашных, беспощадных гяуров, грозящих сонному покою турок-поработителей.
Иные интонации появляются на устах Байрона-Гарольда, замедлившего шаг на грандиозном пепелище Европы – Ватерлоо: “Он бил, твой час, – и где ж Величье, Сила? / Все – Власть и Сила – обратилось в дым. / В последний раз, еще непобедим, / Взлетел орел – и пал с небес, пронзенный…”
В очередной раз подводя итог парадоксальному жребию Наполеона, поэт убеждается: военное противостояние, принося неисчислимые жертвы народам, не приносит освобождения. Трезвы, при всей очевидной “еретичности” для своего времени, и его размышления над озером Леман – прибежищем Жан-Жака Руссо, как и Вольтер, неизменно восхищавшего Байрона.
Французские философы, апостолы Свободы, Равенства и Братства, разбудили народ к невиданному бунту. Но всегда ли праведны пути возмездия, и не несет ли в себе революция роковое семя собственного грядущего поражения? “И страшен след их воли роковой.
/ Они сорвали с Правды покрывало, / Разрушив ложных представлений строй, / И взорам сокровенное предстало. / Они, смешав Добра и Зла начала, / Все прошлое низвергли. Для чего? / Чтоб новый трон потомство основало.
/ Чтоб выстроило тюрьмы для него, / И мир опять узрел насилья торжество”.
“Так не должно, не может долго длиться!” – восклицает поэт, не утративший веры в исконную идею исторической справедливости.
Дух – единственное, что не вызывает у Байрона сомнения; в тщете и превратностях судеб держав и цивилизаций, он – единственный факел, свету которого можно до конца доверять: “Так будем смело мыслить! Отстоим / Последний форт средь общего паденья. / Пускай хоть ты останешься моим, / Святое право мысли и сужденья, / Ты, божий дар!”
Единственный залог подлинной свободы, он наполняет смыслом бытие; залогом же человеческого бессмертия, по мысли Байрона, становится вдохновенное, одухотворенное творчество.
Потому вряд ли случайно апофеозом гарольдовского странствия по миру становится Италия – колыбель общечеловеческой культуры, страна, где красноречиво заявляют о своем величии даже камни гробниц Данте, Петрарки, Тассо, руины римского Форума, Колизея.
Униженный удел итальянцев в пору “Священного Союза” становится для повествователя источником незатихающей душевной боли и одновременно – стимулом к действию.
Хорошо известные эпизоды “итальянского периода” биографии Байрона – своего рода закадровый комментарий к заключительной песне поэмы.
Сама же поэма, включая и неповторимый облик ее лирического героя, – символ веры автора, завещавшего современникам и потомкам незыблемые принципы своей жизненной философии: “Я изучил наречия другие, / К чужим входил не чужестранцем я.
/ Кто независим, тот в своей стихии, / В какие ни попал бы он края, -/ И меж людей, и там, где нет жилья. / Но я рожден на острове Свободы / И Разума – там родина моя…”
Источник: https://goldsoch.info/palomnichestvo-chajld-garolda-bajrona-v-kratkom-soderzhanii/
Краткое содержание: Паломничество Чайльд-Гарольда
Повествовательный «зачин» поэмы, состоящей из четырех частей, сводится к нескольким строкам о безупречно воспитанном английском юноше из весьма знатного рода, светском денди, который к девятнадцати годам пресытился удовольствиями, разочаровался в интеллектуальных способностях своих соотечественников, чарах соотечественниц и отправился путешествовать.
В первой песни поэмы Чайльд посещает Португалию и Испанию, во второй — Албанию, Грецию, а также Стамбул, столицу Оcманской империи. В третьей песни, после возвращения и недолгого пребывания на родине, Байрон описывается пребывание Чайльда в Бельгии и Германии. Надолго он задерживается в Швейцарии. Четвёртая песня посвящена путешествию байроновского героя по городам Италии.
Это лирическое повествование в определённом смысле не что иное, как аналог текущего обозрения международных событий. На то время Европа объята пламенем малых и больших военных конфликтов. И если Чайльд выступает лишь созерцателем и наблюдателем разворачивающихся на его глазах трагедий и драм, то стоящий за ним Джордж Байрон, никогда не упускает возможности выразить своё отношение к происходящему. Поэт приходит к следующему выводу: военное противостояние, принося многочисленные жертвы народам, не приносит никакого освобождения.
Поэма выражает тоску и разочарование, которые в ту пору ощущает все поколение, утомлённое эпохой Великой французской революции и далее последовавших за ней наполеоновских войн.
Французские философы призвали народ к невиданному ранее бунту.
Байрон задается вопросом, всегда ли оправданы пути возмездия, не несёт ли в себе революция судьбою назначенное семя собственного приближающегося поражения.
По мысли Байрона, залогом человеческого бессмертия становится творчество, вдохновенное и одухотворённое. Поэтому неслучайно апофеозом всего гарольдовского странствия по миру становится страна Италия — колыбель общечеловеческой культуры. Униженный удел итальянского народа в пору так называемого «Священного Союза» становится для Байрона источником неутихающей душевной муки, а также стимулом к действию.
Сама поэма, включая и самобытный облик ее лирического героя, — это символ веры автора, который завещал как своим современникам, так и потомкам, устойчивые принципы своей жизненной философии.
Обращаем ваше внимание, что это только краткое содержание литературного произведения «Паломничество Чайльд-Гарольда». В данном кратком содержании упущены многие важные моменты и цитаты.
Источник: https://biblioman.org/shortworks/bayron/palomnichestvo-chaild-garolda/
Краткое содержание Паломничество Чайльд-Гарольда Байрон
Когда под пером А. С. Пушкина рождалась крылатая строка, исчерпывающе определявшая облик и характер его любимого героя: “Москвич в Гарольдовом плаще”, ее создатель, думается, отнюдь не стремился поразить соотечественников бьющей в глаза оригинальностью.
Цель его, уместно предположить, была не столь амбициозна, хотя и не менее ответственна: вместить в одно слово превалирующее умонастроение времени, дать емкое воплощение мировоззренческой позиции и одновременно – житейской, поведенческой “позе” довольно широкого круга дворянской молодежи (не только российской, но и европейской), чье сознание собственной отчужденности от окружающего отлилось в формы романтического протеста. Самым ярким выразителем этого критического мироощущения явился Байрон, а литературным героем, наиболее полно и законченно воплотившим этот этико-эмоциональный комплекс, – титульный персонаж его обширной, создававшейся на протяжении чуть ли не десятилетия лирической поэмы “Паломничество Чайльд Гарольда” – произведения, которому Байрон обязан был сенсационной международной известностью.
Вместив в себя немало разнообразных событий бурной авторской биографии, эта написанная “спенсеровой строфой” (название данной формы восходит к имени английского поэта елизаветинской эпохи Эдмунда Спенсера, автора нашумевшей в свое время “Королевы фей”) поэма путевых впечатлений, родившаяся из опыта поездок молодого Байрона по странам Южной и Юго-Восточной Европы в 1809-1811 гг. и последующей жизни поэта в Швейцарии и Италии (третья и четвертая песни), в полной мере выразила лирическую мощь и беспрецедентную идейно-тематическую широту поэтического гения Байрона. У ее создателя были все основания в письме к своему другу Джону Хобхаузу, адресату ее посвящения, характеризовать “Паломничество Чайльд Гарольда” как “самое большое, самое богатое мыслями и наиболее широкое по охвату из моих произведений”. На десятилетия вперед став эталоном романтической поэтики в общеевропейском масштабе, она вошла в историю литературы как волнующее, проникновенное свидетельство “о времени и о себе”, пережившее ее автора.
Новаторским на фоне современной Байрону английской (и не только английской) поэзии явился не только запечатленный в “Паломничестве Чайльд Гарольда” взгляд на действительность; принципиально новым было и типично романтическое соотношение главного героя и повествователя, во многих чертах схожих, но, как подчеркивал Байрон в предисловии к первым двум песням (1812) и в дополнении к предисловию (1813), отнюдь не идентичных один другому.
Предвосхищая многих творцов романтической и постромантической ориентации, в частности и в России (скажем, автора “Героя нашего времени” М. Ю.
Лермонтова, не говоря уже о Пушкине и его романе “Евгений Онегин”), Байрон констатировал в герое своего произведения болезнь века: “ранняя развращенность сердца и пренебрежение моралью ведут к пресыщенности прошлыми наслаждениями и разочарованию в новых, и красоты природы, и радость путешествий, и вообще все побуждения, за исключением только честолюбия – самого могущественного из всех, потеряны для души, так созданной, или, вернее, ложно направленной”. И тем не менее именно этот, во многом несовершенный персонаж оказывается вместилищем сокровенных чаяний и дум необыкновенно проницательного к порокам современников и судящего современность и прошлое с максималистских гуманистических позиций поэта, перед именем которого трепетали ханжи, лицемеры, ревнители официальной нравственности и обыватели не только чопорного Альбиона, но и всей стонавшей под бременем “Священного Союза” монархов и реакционеров Европы. В заключительной песне поэмы это слияние повествователя и его героя достигает апогея, воплощаясь в новое для больших поэтических форм XIX столетия художественное целое. Это целое можно определить как необыкновенно чуткое к конфликтам окружающего мыслящее сознание, которое по справедливости и является главным героем “Паломничества Чайльд Гарольда”.
Это сознание не назовешь иначе как тончайшим сейсмографом действительности; и то, что в глазах непредубежденного читателя предстает как безусловные художественные достоинства взволнованной лирической исповеди, закономерно становится почти непреодолимым препятствием, когда пытаешься “перевести” порхающие байроновские строфы в регистр беспристрастной хроники.
Поэма по сути бессюжетна; весь ее повествовательный “зачин” сводится к нескольким, ненароком оброненным, строкам об английском юноше из знатного рода, уже к девятнадцати годам пресытившемся излюбленным набором светских удовольствий, разочаровавшемся в интеллектуальных способностях соотечественников и чарах соотечественниц и – пускающемся путешествовать.
В первой песне Чайльд посещает Португалию, Испанию; во второй – Грецию, Албанию, столицу Оcманской империи Стамбул; в третьей, после возвращения и непродолжительного пребывания на родине, – Бельгию, Германию и надолго задерживается в Швейцарии; наконец, четвертая посвящена путешествию байроновского лирического героя по хранящим следы величественного прошлого городам Италии.
И только пристально вглядевшись в то, что выделяет в окружающем, что выхватывает из калейдоскопического разнообразия пейзажей, архитектурных и этнографических красот, бытовых примет, житейских ситуаций цепкий, пронзительный, в полном смысле слова мыслящий взор повествователя, можем мы вынести для себя представление о том, каков в гражданском, философском и чисто человеческом плане этот герой – это байроновское поэтическое “я”, которое язык не поворачивается назвать “вторым”.
И тогда неожиданно убеждаешься, что пространное, в пять тысяч стихов лирическое повествование “Паломничества Чайльд Гарольда” – в определенном смысле не что иное, как аналог хорошо знакомого нашим современникам текущего обозрения международных событий.
Даже сильнее и короче: горячих точек, если не опасаться приевшегося газетного штампа. Но обозрение, как нельзя более чуждое какой бы то ни было сословной, национальной, партийной, конфессиональной предвзятости.
Европа, как и ныне, на рубеже третьего тысячелетия, объята пламенем больших и малых военных конфликтов; ее поля усеяны грудами оружия и телами павших.
И если Чайльд выступает чуть дистанцированным созерцателем развертывающихся на его глазах драм и трагедий, то стоящий за его плечами Байрон, напротив, никогда не упускает возможности высказать свое отношение к происходящему, вглядеться в его истоки, осмыслить его уроки на будущее.
Так в Португалии, строгие красоты чьих ландшафтов чаруют пришельца (песнь 1-я). В мясорубке наполеоновских войн эта страна стала разменной монетой в конфликте крупных европейских держав; И у Байрона нет иллюзий по части истинных намерений их правящих кругов, включая те, что определяют внешнюю политику его собственной островной отчизны.
Так и в Испании, ослепляющей великолепием красок и фейерверками национального темперамента. Немало прекрасных строк посвящает он легендарной красоте испанок, способных тронуть сердце даже пресыщенного всем на свете Чайльда (“Но нет в испанках крови амазонок, Для чар любви там дева создана”).
Но важно, что видит и живописует носительниц этих чар повествователь в ситуации массового общественного подъема, в атмосфере общенародного сопротивления наполеоновской агрессии: “Любимый ранен – слез она не льет, Пал капитан – она ведет дружину, Свои бегут – она кричит: вперед! И натиск новый смел врагов лавину.
Кто облегчит сраженному кончину? Кто отомстит, коль лучший воин пал? Кто мужеством одушевит мужчину? Все, все она! Когда надменный галл Пред женщинами столь позорно отступал?”
Так и в стонущей под пятой османской деспотии Греции, чей героический дух поэт старается возродить, напоминая о героях Фермопил и Саламина.
Так и в Албании, упорно отстаивающей свою национальную самобытность, пусть даже ценой каждодневного кровопролитного мщения оккупантам, ценой поголовного превращения всего мужского населения в бесстрашных, беспощадных гяуров, грозящих сонному покою турок-поработителей.
Иные интонации появляются на устах Байрона-Гарольда, замедлившего шаг на грандиозном пепелище Европы – Ватерлоо: “Он бил, твой час, – и где ж Величье, Сила? Все – Власть и Сила – обратилось в дым. В последний раз, еще непобедим, Взлетел орел – и пал с небес, пронзенный…”
В очередной раз подводя итог парадоксальному жребию Наполеона, поэт убеждается: военное противостояние, принося неисчислимые жертвы народам, не приносит освобождения (“То смерть не тирании – лишь тирана”). Трезвы, при всей очевидной “еретичности” для своего времени, и его размышления над озером Леман – прибежищем Жан-Жака Руссо, как и Вольтер, неизменно восхищавшего Байрона (песнь 3-я).
Французские философы, апостолы Свободы, Равенства и Братства, разбудили народ к невиданному бунту. Но всегда ли праведны пути возмездия, и не несет ли в себе революция роковое семя собственного грядущего поражения? “И страшен след их воли роковой.
Они сорвали с Правды покрывало, Разрушив ложных представлений строй, И взорам сокровенное предстало. Они, смешав Добра и Зла начала, Все прошлое низвергли. Для чего? Чтоб новый трон потомство основало.
Чтоб выстроило тюрьмы для него, И мир опять узрел насилья торжество”.
“Так не должно, не может долго длиться!” – восклицает поэт, не утративший веры в исконную идею исторической справедливости.
Дух – единственное, что не вызывает у Байрона сомнения; в тщете и превратностях судеб держав и цивилизаций, он – единственный факел, свету которого можно до конца доверять: “Так будем смело мыслить! Отстоим Последний форт средь общего паденья. Пускай хоть ты останешься моим, Святое право мысли и сужденья, Ты, божий дар!”
Единственный залог подлинной свободы, он наполняет смыслом бытие; залогом же человеческого бессмертия, по мысли Байрона, становится вдохновенное, одухотворенное творчество.
Потому вряд ли случайно апофеозом гарольдовского странствия по миру становится Италия (песнь 4-я) – колыбель общечеловеческой культуры, страна, где красноречиво заявляют о своем величии даже камни гробниц Данте, Петрарки, Тассо, руины римского Форума, Колизея.
Униженный удел итальянцев в пору “Священного Союза” становится для повествователя источником незатихающей душевной боли и одновременно – стимулом к действию.
Хорошо известные эпизоды “итальянского периода” биографии Байрона – своего рода закадровый комментарий к заключительной песне поэмы.
Сама же поэма, включая и неповторимый облик ее лирического героя, – символ веры автора, завещавшего современникам и потомкам незыблемые принципы своей жизненной философии: “Я изучил наречия другие, К чужим входил не чужестранцем я.
Кто независим, тот в своей стихии, В какие ни попал бы он края, – И меж людей, и там, где нет жилья. Но я рожден на острове Свободы И Разума – там родина моя…”
Вариант 2
Поэма, состоящая из четырех частей – песен, повествует о путешествиях главного героя Чайльда – молодого англичанина с отменным воспитанием своего знатного рода, который к своим девятнадцати годам разочаровался во многом: интеллектуальном уровне своих приятелей, искушенности светских дам, да и разного рода развлечениях.
Главный герой хорошо образован и эрудирован, безупречно воспитан, он легко может приспосабливаться к изменению ситуаций, а также умело использует свою природную хитрость для собственной выгоды.
К тому же Чайльд обладает привлекательностью, чувством такта и стилем, но все же пытается бороться со своей прямотой. Ему свойственно непочтительное отношение к любой форме власти, чем создается образ изгоя или изгнанника.
Чайльд бывает весьма высокомерен и даже циничен, но в то же время, обладает некой таинственностью и сексуальностью, что часто приводит его к столкновению с разными проблемами.
Песнь первая рассказывает о поездках Чайльда в Испанию и Португалию, где он очарован красотами их ландшафтов.
Во второй песни герой посещает Грецию, Албанию, Османскую империю, в частности ее столицу Стамбул, где он всячески отстаивает свою националистическую самобытность.
Песнь третья повествует о путешествиях Чайльда в страны Европы: Германию, Бельгию и Швейцарию, после своего недолгого возвращения на родину. Правда, герой задерживается лишь в Швейцарии. А в четвертой песни Байрон повествует о пребывании Чайльда в городах Италии.
Вся поэма не имеет конкретной сюжетной линии, она словно рассказывает обо всех текущих событиях на международной арене.
Европа в то время была объята множеством больших и мелких военных конфликтов, а Чайльд лишь наблюдает за разворачивающимися трагедиями и драмами.
Байрон делает выводы, что это военное противостояние, которое приносит немыслимые жертвы народу, в итоге не дает никакому того самого освобождения.
В поэме выражена личная тоска и разочарование автора, которые тогда ощущают абсолютно все, давно уже уставшие от эпохи Великой французской революции и последовавших войн.
Байрон также ставит вопрос о том, всегда ли можно оправдать эти пути возмездия и не пророчит ли революция судьбу неминуемого приближающегося поражения. Не случайно странствия героя по миру завершаются в Италии, являющейся в то время колыбелью общественной культуры.
Весь итальянский народ, который унижен, в так называемую, пору “Священного Союза” для автора становится неиссякаемым источником душевных мук и, в то же время, стимулом к действиям.
Поэма, по своей сути, содержит множество автобиографичных моментов. Известно, что сам Байрон путешествовал с 1809 по 1811 года по Средиземноморью: Испания, Албания, Португалия, Греция и Эгейское море.
Автор вообще сильно сомневался в целесообразности издания двух первых песен поэмы, ведь очень многое в описанных событиях было схоже с его личностью и даже судьбой. Первые две части были изданы в 1812 году Джоном Мюрреем, после настойчивых убеждений друзей Байрона.
Этот момент стал значимым как для известности произведения, так и для самого автора, который отмечал, что именно после этой поэмы, он проснулся, однажды, знаменитым.
Источник: https://rus-lit.com/kratkoe-soderzhanie-palomnichestvo-chajld-garolda-bajron/
Загрузка...
