Посвящается христианским детям
Настоящий рассказ о том, как сам Христос приходил на Рождество к мужику в гости и чему его выучил, – я слышал от одного старого сибиряка, которому это событие было близко известно. Что он мне рассказывал, то я и передам его же словами.
Наше место поселенное, но хорошее, торговое место. Отец мой в нашу сторону прибыл за крепостное время и России, а я тут и родился. Имели достатки по своему положению довольные и теперь не бедствуем. Веру держим простую, русскую[1].
Отец был начитан и меня к чтению приохотил. Который человек науку любил, тот был мне первый друг, и я готов был за него в огонь и в воду.
И вот послал мне один раз Господь в утешение приятеля Тимофея Осиповича, про которого я и хочу вам рассказать, как с ним чудо было.
Тимофей Осипов прибыл к нам в молодых годах. Мне было тогда восемнадцать лет, а ему, может быть, с чем-нибудь за двадцать. Поведения Тимоша был самого непостыдного. За что он прибыл по суду на поселение – об этом по нашему положению, щадя человека, не расспрашивают, но слышно было, что его дядя обидел.
Опекуном был в его сиротство да и растратил, или взял, почти все его наследство. А Тимофей; Осипов за то время был по молодым годам нетерпеливый, вышла у них с дядей ссора, и ударил он дядю оружием. По милосердию создателя, грех сего безумия не до конца совершился – Тимофей только ранил дядю в руку насквозь.
По молодости Тимофея большего наказания ему не было, как из первогильдейных купцов сослан он к нам на поселение.
Именье Тимошино хотя девять частей было разграблено, но, однако, и с десятою частью еще жить было можно. Он у нас построил дом и стал жить, но в душе у него обида кипела, и долго он от всех сторонился.
Сидел всегда дома, и батрак да батрачка только его и видели, а дома он все книги читал, и самые божественные. Наконец мы с ним познакомились, именно из-за книг, и я начал к нему ходить, а он меня принимал с охотою.
Пришли мы друг другу по сердцу.
Родители мои попервоначалу не очень меня к нему пускали. Он им мудрен казался. Говорили: «Неизвестно, какой он такой и зачем ото всех прячется. Как бы чему худому не научил».
Но я, быв родительской воле покорен, правду им говорил, отцу и матери, что ничего худого от Тимофея не слышу, а занимаемся тем, что вместе книжки читаем и о вере говорим, как по святой воле Божией жить надо, чтобы образ создателя в себе не уронить и не обесславить.
Меня стали пускать к Тимофею сидеть сколько угодно, и отец мой сам к нему сходил, а потом и Тимофей Осипов к нам пришел. Увидали мои старики, что он человек хороший, и полюбили его, и очень стали жалеть, что он часто сумрачный. Воспомнит свою обиду, или особенно если ему хоть одно слово про дядю его сказать, – весь побледнеет и после ходит смутный и руки опустит.
Тогда и читать не хочет, да и в глазах вместо всегдашней ласки – гнев горит. Честности он был примерной и умница, а к делам за тоскою своею не брался. Но скуке его Господь скоро помог: пришла ему по сердцу моя сестра, он на ней женился и перестал скучать, а начал жить да поживать и добра наживать, и в десять лет стал у всех в виду как самый капитальный человек.
Дом вывел, как хоромы хорошие; всем полно, всего вдоволь и от всех в уважении, и жена добрая, а дети здоровые. Чего еще надо? Кажется, все прошлое горе позабыть можно, но он, однако, все-таки помнил свою обиду, и один раз, когда мы с ним вдвоем в тележке ехали и говорили во всяком благодушии, я его спросил:
- – Как, брат Тимоша, всем ли ты теперь доволен?
- – В каком, – спрашивает, – это смысле?
- – Имеешь ли все то, чего в своем месте лишился?
А он сейчас весь побледнел и ни слова не ответил, только молча лошадью правил. Тогда я извинился.
– Ты, – говорю, – брат, меня прости, что я так спросил… Я думал, что лихое давно… минуло и позабылось.
– Нужды нет, – отвечает, – что оно давно… минуло – оно минуло, да все-таки помнится…
Мне его жаль стало, только не с той стороны, что он когда-нибудь больше имел, а что он в таком омрачении: Святое Писание знает и хорошо говорить о вере умеет, а к обиде такую прочную память хранит. Значит, его святое слово не пользует.
Я и задумался, так как во всем его умнее себя почитал и от него думал добрым рассуждением пользоваться, а он зло помнит… Он это заметил и говорит:
1. То есть герой принадлежит к староверам.
Источник: https://fictionbook.ru/author/nikolayi_leskov/hristos_v_gostyah_u_mujika/read_online.html
Сказка Лескова «Христос в гостях у мужика»
Настоящий рассказ о том, как сам Христос приходил на Рождество к мужику в гости и чему его выучил, – я слышал от одного старого сибиряка, которому это событие было близко известно. Что он мне рассказывал, то я и передам его же словами.
* * *
Наше место поселенное, но хорошее, торговое место. Отец мой в нашу сторону прибыл за крепостное время и России, а я тут и родился. Имели достатки по своему положению довольные и теперь не бедствуем. Веру держим простую, русскую.
Отец был начитан и меня к чтению приохотил. Который человек науку любил, тот был мне первый друг, и я готов был за него в огонь и в воду.
И вот послал мне один раз Господь в утешение приятеля Тимофея Осиповича, про которого я и хочу вам рассказать, как с ним чудо было.
Тимофей Осипов прибыл к нам в молодых годах. Мне было тогда восемнадцать лет, а ему, может быть, с чем-нибудь за двадцать. Поведения Тимоша был самого непостыдного. За что он прибыл по суду на поселение – об этом по нашему положению, щадя человека, не расспрашивают, но слышно было, что его дядя обидел.
Опекуном был в его сиротство да и растратил, или взял, почти все его наследство. А Тимофей; Осипов за то время был по молодым годам нетерпеливый, вышла у них с дядей ссора, и ударил он дядю оружием. По милосердию Создателя, грех сего безумия не до конца совершился – Тимофей только ранил дядю в руку насквозь.
По молодости Тимофея большего наказания ему не было, как из первогильдейных купцов сослан он к нам на поселение.
Именье Тимошино хотя девять частей было разграблено, но, однако, и с десятою частью еще жить было можно. Он у нас построил дом и стал жить, но в душе у него обида кипела, и долго он от всех сторонился.
Сидел всегда дома, и батрак да батрачка только его и видели, а дома он все книги читал, и самые божественные. Наконец мы с ним познакомились, именно из-за книг, и я начал к нему ходить, а он меня принимал с охотою.
Пришли мы друг другу по сердцу.
* * *
Родители мои попервоначалу не очень меня к нему пускали. Он им мудрен казался. Говорили: «Неизвестно, какой он такой и зачем ото всех прячется. Как бы чему худому не научил».
Но я, быв родительской воле покорен, правду им говорил, отцу и матери, что ничего худого от Тимофея не слышу, а занимаемся тем, что вместе книжки читаем и о вере говорим, как по святой воле Божией жить надо, чтобы образ создателя в себе не уронить и не обесславить.
Меня стали пускать к Тимофею сидеть сколько угодно, и отец мой сам к нему сходил, а потом и Тимофей Осипов к нам пришел. Увидали мои старики, что он человек хороший, и полюбили его, и очень стали жалеть, что он часто сумрачный. Воспомнит свою обиду, или особенно если ему хоть одно слово про дядю его сказать, – весь побледнеет и после ходит смутный и руки опустит.
Тогда и читать не хочет, да и в глазах вместо всегдашней ласки – гнев горит. Честности он был примерной и умница, а к делам за тоскою своею не брался. Но скуке его Господь скоро помог: пришла ему по сердцу моя сестра, он на ней женился и перестал скучать, а начал жить да поживать и добра наживать, и в десять лет стал у всех в виду как самый капитальный человек.
Дом вывел, как хоромы хорошие; всем полно, всего вдоволь и от всех в уважении, и жена добрая, а дети здоровые. Чего еще надо? Кажется, все прошлое горе позабыть можно, но он, однако, все-таки помнил свою обиду, и один раз, когда мы с ним вдвоем в тележке ехали и говорили во всяком благодушии, я его спросил:
- – Как, брат Тимоша, всем ли ты теперь доволен?
- – В каком, – спрашивает, – это смысле?
- – Имеешь ли все то, чего в своем месте лишился?
А он сейчас весь побледнел и ни слова не ответил, только молча лошадью правил. Тогда я извинился.
– Ты, – говорю, – брат, меня прости, что я так спросил… Я думал, что лихое давно… минуло и позабылось.
– Нужды нет, – отвечает, – что оно давно… минуло – оно минуло, да все-таки помнится…
Мне его жаль стало, только не с той стороны, что он когда-нибудь больше имел, а что он в таком омрачении: Святое Писание знает и хорошо говорить о вере умеет, а к обиде такую прочную память хранит. Значит, его святое слово не пользует.
- Я и задумался, так как во всем его умнее себя почитал и от него думал добрым рассуждением пользоваться, а он зло помнит… Он это заметил и говорит:
- – Что ты теперь думаешь?
- – А так, – говорю, – думаю что попало.
- – Нет: ты это обо мне думаешь.
- – И о тебе думаю.
- – Что же ты обо мне, как понимаешь?
– Ты, мол, не сердись, я вот что про тебя подумал. Писание ты знаешь, а сердце твое гневно и Богу не покоряется. Есть ли тебе через это какая польза в Писании?
- Тимофей не осерчал, но только грустно омрачился и лице и отвечает:
- – Ты святое слово проводить не сведущ.
- – Это, – говорю, – твоя правда, я не сведущ.
- – Не сведущ, – говорит, – ты и в том, какие на свете обиды есть.
- Я и в этом на его сдание согласился, а он стал говорить, что есть таковые оскорбления, коих стерпеть нельзя, – и рассказал мне, что он не за деньги на дядю своего столь гневен, а за другое, чего забыть нельзя.
- – Век бы про это молчать хотел, но ныне тебе, – говорит, – как другу моему откроюсь.
- Я говорю:
- – Если это тебе может стать на пользу – откройся.
- И он открыл мне, что дядя смертно огорчил его отца, свел горем в могилу его мать, оклеветал его самого и при старости своих лет улестил и угрозами понудил одних людей выдать за него, за старика, молодую девушку, которую Тимоша с детства любил и всегда себе в жену взять располагал.
– Разве, – говорит, – все это можно простить? Я его в жизнь не прощу.
– Ну да, – отвечаю, – обида твоя велика, это правда, а что Святое Писание тебя не пользует, и то не ложь.
А он мне опять напоминает, что я слабже его в Писании, и начинает доводить, как в Ветхом Завете святые мужи сами беззаконников не щадили и даже своими руками заклали. Хотел он, бедняк, этим совесть свою передо мной оправдать.
А я по простоте своей ответил ему просто.
– Тимоша, – говорю, – ты умник, ты начитан и все знаешь, и я против тебя по Писанию отвечать не могу. Я что и читал, откроюсь тебе, не все разумею, поелику я человек грешный и ум имею тесный.
Однако скажу тебе: в Ветхом Завете все ветхое и как-то рябит в уме двойственно, а в Новом – яснее стоит. Там надо всем блистает. «Возлюби, да прости», и это всего дороже, как злат ключ, который всякий замок открывает.
А в чем же прощать, неужели в некоей малой провинности, а не в самой большой вине?
Он молчит.
Тогда я положил в уме: «Господи! Не угодно ли воле Твоей через меня сказать слово душе брата моего?» И говорю, как Христа били, обижали, заплевали и так учредили, что одному Ему нигде места не было, а Он всех простил.
- – Последуй, – говорю, – лучше сему, а не отомстительному обычаю.
- А он пошел приводить большие толкования, как кто писал, что иное простить яко бы все равно что зло приумножить.
- Я на это упровергать не мог, но сказал только:
– Я-то опасаюсь, что «многие книги безумным тя творят». Ты, – говорю, – ополчись на себя. Пока ты зло помнишь – зло живо, – а пусть оно умрет, тогда и душа твоя в покос жить станет.
Тимофей выслушал меня и сильно сжал мне руку, но обширно говорить не стал, а сказал кратко:
– Не могу, оставь – мне тяжело.
Я оставил.
Знал, что у него болит, и молчал, а время шло, и убыло еще шесть лет, и во все это время я за ним наблюдал и видел, что все он страдает и что если пустить его на всю свободу да если он достигнет где-нибудь своего дядю, – забудет он все Писание и поработает сатане мстительному. Но в сердце своем я был покоен, потому что виделся мне тут перст божий. Стал уже он помалу показываться, ну так, верно, и всю руку увидим. Спасет Господь моего друга от греха гнева. Но произошло это весьма удивительно.
* * *
Теперь Тимофей был у нас в ссылке шестнадцатый год, и прошло уже пятнадцать лет, как он женат. Было ему, стало быть, лет тридцать семь или восемь, и имел он трех детей и жил прекрасно. Любил он особенно цветы розаны и имел их у себя много и на окнах, и в палисаднике. Все место перед домом было розанами покрыто, и через их запах был весь дом в благовонии.
И была у Тимофея такая привычка, что, как близится солнце к закату, он непременно выходил в свой садик и сам охорашивал свои розаны и читал на скамеечке книгу. Больше, сколь мне известно, и то было, что он тут часто молился.
Таким точно порядком пришел он раз сюда и взял с собою Евангелие. Поглядел розаны, а потом присел, раскрыл книгу и стал читать. Читает, как Христос пришел в гости к фарисею и Ему не подали даже воды, чтобы омыть ноги.
И стало Тимофею нестерпимо обидно за Господа и жаль Его. Так жаль, что он заплакал о том, как этот богатый хозяин обошелся со святым гостем.
Вот тут в эту самую минуту и случилося чуду начало, о котором Тимоша мне так говорил:
– Гляжу, – говорит, – вокруг себя и думаю: какое у меня всего изобилие и довольство, а Господь мой ходил в такой ценности и унижении… И наполнились все глаза мои слезами и никак их сморгнуть не могу; и все вокруг меня стало розовое, даже самые мои слезы. Так, вроде забытья или обморока, и воскликнул я: «Господи! Если б Ты ко мне пришел – я бы Тебе и себя самого отдал».
- А ему вдруг в ответ откуда-то, как в ветерке в розовом, дохнуло:
- – Приду!
- Тимофей с трепетом прибежал ко мне и спрашивает:
- – Как ты об этом понимаешь: неужели Господь ко мне может в гости прийти?
- Я отвечаю:
– Это, брат, сверх моего понимания. Как об этом, можно ли что усмотреть в Писании?
- А Тимофей говорит:
- В Писании есть: «Все тот же Христос ныне и вовеки» – я не смею не верить.
- – Что же, – говорю, – и верь.
- – Я велю что день на столе ему прибор ставить. Я плечами пожал и отвечаю:
- – Ты меня не спрашивай, смотри сам лучшее, что к Его воле быть может угодное, а впрочем, я и в приборе Ему обиды не считаю, но только не гордо ли это?
- – Сказано, – говорит, – «сей грешники приемлет и с мытарями ест».
– А и то, – отвечаю, – сказано: «Господи! Я не достоин, чтобы Ты взошел в дом мой». Мне и это нравится.
Тимофей говорит: – Ты не знаешь.
– Хорошо, будь по-твоему.
Источник: https://kupidonia.ru/library-book/hristos-v-gostjah-u-muzhika
Христос в гостях у мужика (Николай Лесков)
Рождественский рассказ
Настоящий рассказ о том, как сам Христос приходил на Рождество к мужику в гости и чему его выучил, — я слышал от одного старого сибиряка, которому это событие было близко известно. Что он мне рассказывал, то я и передам его же словами.
* * *
Наше место поселенное, но хорошее, торговое место. Отец мой в нашу сторону прибыл за крепостное время в России, а я тут и родился. Имели достатки по своему поло жению довольные и теперь не бедствуем. Веру держим простую, русскую.
Отец был начитан и меня к чтению приохотил. Который человек науку любил, тот был мне первый друг, и я готов был за него в огонь и в воду.
И вот послал мне один раз Господь в утешение приятеля Тимофея Осиповича, про которого я и хочу вам рассказать, как с ним чудо было.
Тимофей Осипов прибыл к нам в молодых годах. Мне было тогда восемнадцать лет, а ему, может быть, с чем-нибудь за двадцать. Поведения Тимоша был самого непостыдного. За что он прибыл по суду на поселение — об этом по нашему положению, щадя человека, не расспрашивают, но слышно было, что его дядя обидел.
Опекуном был в его сиротство да и растратил или взял почти все его наследство. А Тимофей Осипов за то время был по молодым годам нетерпеливый, вышла у них с дядей ссора, и ударил он дядю оружием. По милосердию создателя, грех сего безумия не до конца совершился — Тимофей только ранил дядю в руку насквозь.
По молодости Тимофея большего наказания ему не было, как из первогильдейных купцов сослан он к нам на поселение.
Именье Тимошино хотя девять частей было разграблено, но, однако, и с десятою частью еще жить было можно. Он у нас построил дом и стал жить, но в душе у него обида кипела, и долго он от всех сторонился.
Сидел всегда дома, и батрак да батрачка только его и видели, а дома он все книги читал, и самые божественные. Наконец мы с ним познакомились, именно из-за книг, и я начал к нему ходить, а он меня принимал с охотою.
Пришли мы друг другу по сердцу.
* * *
Родители мои попервоначалу не очень меня к нему пускали. Он им мудрен казался. Говорили: «Неизвестно, какой он такой и зачем ото всех прячется. Как бы чему худому не научил».
Но я, быв родительской воле покорен, правду им говорил, отцу и матери, что ничего худого от Тимофея не слышу, а занимаемся тем, что вместе книжки читаем и о вере говорим, как по святой воле Божией жить надо, чтобы образ создателя в себе не уронить и не обесславить.
Меня стали пускать к Тимофею сидеть сколько угодно, и отец мой сам к нему сходил, а потом и Тимофей Осипов к нам пришел. Увидали мои старики, что он человек хороший, и полюбили его, и очень стали жалеть, что он часто сумрачный. Воспомнит свою обиду, или особенно если ему хоть одно слово про дядю его сказать, — весь побледнеет и после ходит смутный и руки опустит.
Тогда и читать не хочет, да и в глазах вместо всегдашней ласки — гнев горит. Честности он был примерной и умница, а к делам за тоскою своею не брался. Но скуке его Господь скоро помог: пришла ему по сердцу моя сестра, он на ней женился и перестал скучать, а начал жить да поживать и добра наживать, и в десять лет стал у всех в виду как самый капитальный человек.
Дом вывел, как хоромы хорошие; всем полно, всего вдоволь и от всех в уважении, и жена добрая, а дети здоровые. Чего еще надо? Кажется, все прошлое горе позабыть можно, но он, однако, все-таки помнил свою обиду, и один раз, когда мы с ним вдвоем в тележке ехали и говорили во всяком благодушии, я его спросил:
- — Как, брат Тимоша, всем ли ты теперь доволен?
- — В каком, — спрашивает, — это смысле?
- — Имеешь ли все то, чего в своем месте лишился?
А он сейчас весь побледнел и ни слова не ответил, только молча лошадью правил. Тогда я извинился.
— Ты, — говорю, — брат, меня прости, что я так спросил… Я думал, что лихое давно… минуло и позабылось.
— Нужды нет, — отвечает, — что оно давно… минуло — оно минуло, да все-таки помнится…
Мне его жаль стало, только не с той стороны, что он когда-нибудь больше имел, а что он в таком омрачении: Святое Писание знает и хорошо говорить о вере умеет, а к обиде такую прочную память хранит. Значит, его святое слово не пользует.
- Я и задумался, так как во всем его умнее себя почитал и от него думал добрым рассуждением пользоваться, а он зло помнит… Он это заметил и говорит:
- — Что ты теперь думаешь?
- — А так, — говорю, — думаю что попало.
- — Нет: ты это обо мне думаешь.
- — И о тебе думаю.
- — Что же ты обо мне, как понимаешь?
— Ты, мол, не сердись, я вот что про тебя подумал. Писание ты знаешь, а сердце твое гневно и Богу не покоряется. Есть ли тебе через это какая польза в Писании?
- Тимофей не осерчал, но только грустно омрачился в лице и отвечает:
- —Ты святое слово проводить не сведущ.
- — Это, — говорю, — твоя правда, я не сведущ.
- — Не сведущ, — говорит, — ты и в том, какие на свете обиды есть.
- Я и в этом на его сдание согласился, а он стал говорить, что есть таковые оскорбления, коих стерпеть нельзя, — и рассказал мне, что он не за деньги на дядю своего столь гневен, а за другое, чего забыть нельзя.
- — Век бы про это молчать хотел, но ныне тебе, — говорит, — как другу моему откроюсь.
- Я говорю:
- — Если это тебе может стать на пользу — откройся.
- И он открыл мне, что дядя смертно огорчил его отца, свел горем в могилу его мать, оклеветал его самого и при старости своих лет улестил и угрозами понудил одних людей выдать за него, за старика, молодую девушку, которую Тимоша с детства любил и всегда себе в жену взять располагал.
— Разве, — говорит, — все это можно простить? Я его в жизнь не прощу.
— Ну да, — отвечаю, — обида твоя велика, это правда, а что Святое Писание тебя не пользует, и то не ложь.
А он мне опять напоминает, что я слабже его в Писании, и начинает доводить, как в Ветхом Завете святые мужи сами беззаконников не щадили и даже своими руками зак лали. Хотел он, бедняк, этим совесть свою передо мной оправдать.
А я по простоте своей ответил ему просто.
— Тимоша, — говорю, — ты умник, ты начитан и все знаешь, и я против тебя по Писанию отвечать не могу. Я что и читал, откроюсь тебе, не все разумею, поелику я человек грешный и ум имею тесный.
Однако скажу тебе: в Ветхом Завете все ветхое и как-то рябит в уме двойственно, а в Новом — яснее стоит. Там надо всем блистает. «Возлюби, да прости», и это всего дороже, как злат ключ, который всякий замок открывает.
А в чем же прощать, неужели в некоей малой провинности, а не в самой большой вине?
Он молчит.
Тогда я положил в уме: «Господи! Не угодно ли воле Твоей через меня сказать слово душе брата моего?» И говорю, как Христа били, обижали, заплевали и так учредили, что одному Ему нигде места не было, а Он всех простил.
- — Последуй, — говорю, — лучше сему, а не отомстительному обычаю.
- А он пошел приводить большие толкования, как кто писал, что иное простить якобы все равно что зло приумножить.
- Я на это опровергать не мог, но сказал только:
— Я-то опасаюсь, что «многие книги безумным тя творят». Ты, — говорю, — ополчись на себя. Пока ты зло помнишь — зло живо, — а пусть оно умрет, тогда и душа твоя в покос жить станет.
Тимофей выслушал меня и сильно сжал мне руку, но обширно говорить не стал, а сказал кратко:
— Не могу, оставь — мне тяжело.
Я оставил.
Знал, что у него болит, и молчал, а время шло, и убыло еще шесть лет, и во все это время я за ним наблюдал и видел, что все он страдает и что если пустить его на всю свободу да если он достигнет где-нибудь своего дядю, — забудет он все Писание и поработает сатане мстительному. Но в сердце своем я был покоен, потому что виделся мне тут перст божий. Стал уже он помалу показываться, ну так, верно, и всю руку увидим. Спасет Господь моего друга от греха гнева. Но произошло это весьма удивительно.
* * *
Теперь Тимофей был у нас в ссылке шестнадцатый год, и прошло уже пятнадцать лет, как он женат. Было ему, стало быть, лет тридцать семь или восемь, и имел он трех детей и жил прекрасно. Любил он особенно цветы розаны и имел их у себя много и на окнах, и в палисаднике. Все место перед домом было розанами покрыто, и через их запах был весь дом в благовонии.
И была у Тимофея такая привычка, что, как близится солнце к закату, он непременно выходил в свой садик и сам охорашивал свои розаны и читал на скамеечке книгу. Боль ше, сколь мне известно, и то было, что он тут часто молился.
Таким точно порядком пришел он раз сюда и взял с собою Евангелие. Пооглядел розаны, а потом присел, раскрыл книгу и стал читать. Читает, как Христос пришел в гости к фарисею и Ему не подали даже воды, чтобы омыть ноги.
И стало Тимофею нестерпимо обидно за Господа и жаль Его. Так жаль, что он заплакал о том, как этот богатый хозяин обошелся со святым гостем.
Вот тут в эту самую минуту и случилося чуду начало, о котором Тимоша мне так говорил:
— Гляжу, — говорит, — вокруг себя и думаю: какое у меня всего изобилие и довольство, а Господь мой ходил в такой ценности и унижении… И наполнились все глаза мои слезами и никак их сморгнуть не могу; и все вокруг меня стало розовое, даже самые мои слезы. Так, вроде забытья или обморока, и воскликнул я: «Господи! Если б ты ко мне пришел — я бы тебе и себя самого отдал».
- А ему вдруг в ответ откуда-то, как в ветерке в розовом, дохнуло:
- — Приду!
- Тимофей с трепетом прибежал ко мне и спрашивает:
- — Как ты об этом понимаешь: неужели Господь ко мне может в гости прийти?
- Я отвечаю:
— Это, брат, сверх моего понимания. Как об этом, можно ли что усмотреть в Писании?
- А Тимофей говорит:
- В Писании есть: «Все тот же Христос ныне и вовеки», — я не смею не верить.
- — Что же, — говорю, — и верь.
- — Я велю что день на столе ему прибор ставить.
- Я плечами пожал и отвечаю:
- — Ты меня не спрашивай, смотри сам лучшее, что к его воле быть может угодное, а впрочем, я и в приборе ему обиды не считаю, но только не гордо ли это?
- — Сказано, — говорит, — «сей грешники приемлет и с мытарями ест».
— А и то, — отвечаю, — сказано: «Господи! Я не достоин, чтобы ты взошел в дом мой». Мне и это нравится.
- Тимофей говорит: — Ты не знаешь.
- — Хорошо, будь по-твоему.
- * * *
Тимофей велел жене с другого же дня ставить за столом лишнее место. Как садятся они за стол пять человек — он, да жена, да трое ребятишек, — всегда у них шестое место в конце стола почетное, и перед ним большое кресло.
Жена любопытствовала: что это, к чему и для кого? Но Тимофей ей не все открывал. Жене и другим он говорил только, что так надо по его душевному обещанию «для первого гостя», а настоящего, кроме его да меня, никто не знал.
Ждал Тимофей Спасителя на другой день после слова в розовом садике, ждал в третий день, потом в первое воскресенье — но ожидания эти были без исполнения.
Долгодневны и еще были его ожидания: на всякий праздник Тимофей все ждал Христа в гости и истомился тревогою, но не ослабевал в уповании, что Господь свое обещание сдержит — придет.
Открыл мне Тимофей так, что «всякий день, говорит, я молю: «Ей, гряди, Господи!» — и ожидаю, но не слышу желанного ответа: «Ей, гряду скоро!»
Разум мой недоумевал, что отвечать Тимофею, и часто я думал, что друг мой загордел и теперь за то путается в напрасном обольщении. Однако Божие смотрение о том было иначе.
* * *
Наступило Христово Рождество. Стояла лютая зима. Тимофей приходит ко мне на сочельник и говорит:
- — Брат любезный, завтра я дождусь Господа.
- Я к этим речам давно был безответен, и тут только спросил:
- — Какое же ты имеешь в этом уверение?
— Ныне, — отвечает, — только я помолил: «Ей, гряди, Господи!» — как вся душа во мне всколыхнулася и в ней словно трубой вострубило: «Ей, гряду скоро!» Завтра его святое Рождество — и не в сей ли день он пожалует? Приди ко мне со всеми родными, а то душа моя страхом трепещет.
Я говорю:
— Тимоша! Знаешь ты, что я ни о чем этом судить не умею и Господа видеть не ожидаю, потому что я муж грешник, но ты нам свой человек — мы к тебе придем. А ты если уповательно ждешь столь великого гостя, зови не своих друзей, а сделай ему угодное товарищество.
— Понимаю, — отвечает, — и сейчас пошлю услужающих у меня и сына моего обойти села и звать всех ссыльных — кто в нужде и в бедствии. Явит Господь дивную милость — пожалует, так встретит все по заповеди.
Мне и это слово его тоже не нравилось.
— Тимофей, — говорю, — кто может учредить все по заповеди? Одно не разумеешь, другое забудешь, а третье исполнить не можешь. Однако если все это столь сильно «тру бит» в душе твоей, то да будет так, как тебе открывается. Если Господь придет, он все, чего недостанет, пополнит, и если ты кого ему надо забудешь, он недостающего и сам приведет.
Пришли мы в Рождество к Тимофею всей семьей, попозже, как ходят на званый стол. Так он звал, чтобы всех дождаться. Застали большие хоромы его полны людей всякого нашенского, сибирского, засыльного роду. Мужчины и женщины и детское поколение, всякого звания и из разных мест — и российские, и поляки, и чухонской веры.
Тимофей собрал всех бедных поселенцев, которые еще с прибытия не оправились на своем хозяйстве. Столы большие, крыты скатертями и всем, чем надобно. Батрачки бегают, квасы и чаши с пирогами расставляют.
А на дворе уже смеркалося, да и ждать больше было некого: все послы домой возвратилися и гостям неоткуда больше быть, потому что на дворе поднялась метель и вьюга, как светопреставление.
Одного только гостя нет и нет — который всех дороже.
Надо было уже и огни зажигать да и за стол садиться, потому что совсем темно понадвинуло, и все мы ждем в сумраке при одном малом свете от лампад перед иконами.
Тимофей ходил и сидел, и был, видно, в тяжкой тревоге. Все упование его поколебалось: теперь уже видное дело, что не бывать «великому гостю».
Прошла еще минута, и Тимофей вздохнул, взглянул на меня с унылостью и говорит:
— Ну, брат милый, вижу я, что либо угодно Господу оставить меня в посмеянии, либо прав ты: не умел я собрать всех, кого надо, чтоб его встретить. Будь о всем воля Божия: помолимся и сядем за стол.
- Я отвечаю:
- — Читай молитву.
- Он стал перед иконою и вслух зачитал: «Отче наш, иже еси на небеси», а потом: «Христос рождается, славите, Христос с небес, срящите, Христос на земли…»
- И только он это слово вымолвил, как внезапно что-то так страшно ударило со двора в стену, что даже все зашаталось, а потом сразу же прошумел шум по широким сеням, и вдруг двери в горницу сами вскрылися настежь.
- * * *
Все люди, сколько тут было, в неописанном страхе шарахнулись в один угол, а многие упали, и только кои всех смелее на двери смотрели.
А в двери на пороге стоял старый-престарый старик, весь в худом рубище, дрожит и, чтобы не упасть, обеими руками за притолки держится; а из-за него из сеней, где темно было, — неописанный розовый свет светит, и через плечо старика вперед в хоромину выходит белая, как из снега, рука, и в ней длинная глиняная плошка с огнем — такая, как на беседе Никодима пишется… Ветер с вьюгой с надворья рвет, а огня не колышет… И светит этот огонь старику в лицо и на руку, а на руке в глаза бросается заросший старый шрам, весь побелел от стужи.
Тимофей как увидал это, вскричал:
— Господи! Вижду и приму его во имя твое, а ты сам не входи ко мне: я человек злой и грешный. — Да с этим и поклонился лицом до земли. А с ним и я упал на землю от радости, что его настоящей христианской покорностью тронуло; и воскликнул всем вслух:
- — Вонмем: Христос среди нас!
- А все отвечали:
- — Аминь, — то есть истинно.
- * * *
- Тут внесли огонь; я и Тимофей восклонились от полу, а белой руки уже не видать — только один старик остался.
Тимофей встал, взял его за обе руки и посадил на первое место. А кто он был, этот старик, может быть, вы и сами догадаетесь: это был враг Тимофея — дядя, который всего его разорил.
В кратких словах он сказал, что все у него прошло прахом: и семьи, и богатства он лишился, и ходил давно, чтобы отыскать племянника и просить у него проще ния.
И жаждал он этого, и боялся Тимофеева гнева, а в эту метель сбился с пути и, замерзая, чаял смерти единой.
— Но вдруг, — говорит, — кто-то неведомый осиял меня и сказал: «Иди, согрейся на моем месте и поешь из моей чаши», взял меня за обе руки, и я стал здесь, сам не знаю отколе.
А Тимофей при всех отвечал:
— Я, дядя, твоего провожатого ведаю: это Господь, который сказал: «Аще алчет враг твой — ухлеби его, аще жаждет — напой его». Сядь у меня на первом месте — ешь и пей во славу его, и будь в дому моем во всей воле до конца жизни.
С той поры старик так и остался у Тимофея и, умирая, благословил его, а Тимофей стал навсегда мирен в сердце своем.
* * *
Так научен был мужик устроить в сердце своем ясли для рожденного на земле Христа. И всякое сердце может быть такими яслями, если оно исполнило заповедь: «Любите врагов ваших, благотворите обидевшим вас». Христос придет в это сердце, как в убранную горницу, и сотворит себе там обитель.
Ей, гряди, Господи; ей, гряди скоро!
1881
Рис. Тамары Твердохлеб
Источник: https://omiliya.org/article/khristos-v-gostyakh-u-muzhika-nikolai-leskov.html
Статья по литературе (6 класс) по теме: Святочный рассказ Н.С.Лескова "Христос в гостях у мужика" | Социальная сеть работников образования
- Муниципальное общеобразовательное учреждение
- «Основная общеобразовательная школа №36»
- Рождественские чтения
- Доклад
- «Из сказок жизни»
- Учитель русского языка и литературы: Ожгихина Наталья Владимировна.
- Старый Оскол – 2010
- Ожгихина Наталья Владимировна, 232-404-836
- Из сказок жизни
- Выше закона может быть только любовь,
- Выше правды – лишь милость,
- Выше справедливости – лишь прощение.
- Святейший Патриарх Алексий
Вероятно, любой из нас, отвечая на вопрос о любимом празднике, особенно не задумывался: «Новый год!» Новый год, с которым связан еще один праздник – Рождества Христова. «Был на свете самый чистый и светлый праздник. Он был воспоминанием о золотом веке, высшей точкой того чувства, которое теперь уже на исходе, — чувства домашнего очага. Праздник Рождества Христова был светел в русских семьях, как ёлочные свечечки, и чист как смола. На первом месте было большое зелёное дерево и весёлые дети. Даже взрослые меньше скучали, ютясь около стен. И всё плясало — и дети, и догорающие огоньки свечек»,- вспоминал А.Блок. « С Рождеством Христовым!» — поздравляли друг друга взрослые и дети 25 декабря (7 января), дарили подарки, скромные или роскошные, но обязательно от души и с добрыми пожеланиями. Своеобразным рождественским подарком были для читателей святочные рассказы. Удивительные произведения! Добрые и трогательные, фантастические и иронические; часто печальные и даже скорбные, чуть- чуть назидательные, чуть- чуть сентиментальные, но всегда — смягчающие сердца. Само определение рассказа – святочный — указывает на отдалённые истоки жанра. Святки, святые дни, святые вечера — двенадцать дней после Рождества Христова до праздника Богоявления. Придя на Русь вместе с христианством, праздник Рождества Христова слился с древнеязыческим праздником рождающегося солнца, который наши предки отмечали в зимний день солнцеворота. Как все древние праздники, праздник Рождества Христова и святки были и весёлыми, и серьёзными. Святки на Руси — это пиршества и колядование, гадание и пение, обрядовые представления. Но после дневных весёлых игрищ наступал благоговейный и торжественный час, когда мыслями своими и душой человек обращался к вечному и великому, возвышенному и идеальному — к жизни и заповедям Иисуса Христа. Перед вечерею (т. е. ужином) хозяином дома зажигалась у образов лампада и восковые свечи, кадил ладаном; вся семья молилась Богу и усаживалась за стол. Святки праздновались и широко. Размашисто, всем миром, и камерно, уютно, в доме, в кругу близких. Такими святки сохранялись в деревенской жизни. Город многое изменил в жизни и психологии человека. Порвались почти по- родственному тесные связи его с миром-обществом, и установились деловые отношения, утратили непосредственность его взаимоотношения с соседями, более узким стал круг общения. Жизнь «на миру» для горожанина уже невозможна. Его жизнь замкнута в четырёх стенах дома. Дом и семья- это, пожалуй, то немногое, чем городской человек живёт и чем дорожит. Дом — это святыня, это то , что незыблемо и что сберегается в суматохе городской жизни. Поэтому в городе и не прижились в своём первозданном виде веселье и шумные святочные обряды и действа, совершаемые всем деревенским миром. Но вот семейный характер праздника органично вписался в городскую жизнь и городскую культуру. Рождество Христово стало праздником семейного единения, добрососедства, братского и милосердного отношения друг к другу. Вечерами все собирались вместе у камина или просто у печки, за праздничным столом или вокруг нарядной ёлки. Прощали обиды, радовались, друг за друга, благодарили и славили Христа, вспоминали о событиях Рождества и Крещения Спасителя, читали Евангелие, рассказывали трогательные и чудесные истории. Важно было прислушаться к своему сердцу, пробудить уснувшую любовь к людям, проникнуться заповедями Иисуса. Поэтому в эти вечера звучали незамысловатые, вызывающие сострадание рассказы о бедняке, чудом спасшемся от голода и нищеты; о девушке, к которой вернулся её возлюбленный; о чудесном превращении жестокосердного богача в доброго человека, жадного скопца- в раздающего милостыню. , То, что звучит устно, рано или поздно получает письменное оформление. Так и святочный рассказ: постепенно из устного бытования он переместился в сферу письменной литературы.
В России толчком к появлению святочных рассказов послужило развитие в первой половине 19 в периодической печати. А оформляется жанр в рамках романтической прозы с её интересом к национальной старине, к фольклорным традициям, к таинственному и фантастическому. На страницах «Московского телеграфа» в 1826 году появляются святочные рассказы Н. Полевого.
Но классическим образцом жанра святочного рассказа того времени была «Ночь перед Рождеством» Н. В. Гоголя. Однако массовое распространение жанра приходится на вторую половину 19 века.
Чем это можно объяснить? Вспомним, что середина прошлого столетия- рубеж в истории России, связанный с известными социальными и экономическими преобразованиями, когда ломались старые отношения и нормы и рождались новые. В это переходное время человеку нужны были «островки добродетели».
Таким островком, вобравшим в себя тоску горожанина по миру чистых чувств, христианской любви и доброты, стал рождественский рассказ. Конечно, он не оставался неизменным. Жанровый канон требует, чтобы святочная история была фантастична, имела бы мораль и отличалась весёлым характером повествования. Но, как справедливо замечает Н.С.
Лесков, создатель многих святочных рассказов, «в жизни таких событий бывает немного и поэтому автор неволит себя выдумывать и сочинять фабулу, подходящую программе…».Но всё- таки талантливые русские писатели находили новые и интересные возможности в традиционной литературной форме святочного рассказа. В творчестве Н.С.Лескова, братьев Антона и Александра Чеховых, П.В.Засодимского, Д.Н.
Мамина-Сибиряка, Л,А,Андреева, В,Г,Короленко маленький рождественский рассказ становился явлением большой литературы. Русские писатели создали такие произведения, которые отличались достаточным разнообразием и отражали быт и нравы своего времени. В самой русской жизни находили они сюжеты, смягчающие сердца.
Плодотворной была и попытка «соблюсти требования святочного рассказа без рутинного привлечения к участию чертовщины и всяких иных таинственных и невероятных элементов». Чудо, если оно и присутствует в повествовании, получает в конце концов реалистическое толкование, или вера во всякого рода мистику осмысляется как факт народного мировосприятия.
Но чаще всего « причудливое или загадочное имело свои основания не в сверхъестественном, а истекало из свойств русского духа и тех общественных явлений, в которых для многих… заключается значительная доля страшного и удивительного». Сама русская жизнь оказывалась фантастической, предопределяющей разного рода метаморфозы в рождественскую ночь.
Разнообразны святочные рассказы по содержанию, по оформлению художественного материала. Это не удивительно, ведь писались они и для детей, и для взрослых, для искушенного и просвещенного писателя и для неграмотного крестьянина.
Но при всём разнообразии в святочных рассказах сохраняется главное – особое, рождественское мировосприятие.
Это маленькие утопии, вместившие в себя мечты о доброй и радостной человеческой жизни, о щедрых и бескорыстных душах, о сердечном и милосердном отношении друг к другу, о трепетной любви, о домашнем уюте, о победе добра над злом вопреки всему…
В этом году шестиклассникам был предложен святочный рассказ Н,С.Лескова «Христос в гостях у мужика». Рассказ о том, как сам Христос приходил на Рождество к мужику Тимофею Осиповичу, и как научен был мужик устроить в своём сердце ясли для рождённого на земле Христа.
И всякое сердце тоже может быть такими яслями, если оно исполнит заповедь: «любите врагов наших, благотворите обидевшим вас», и Христос придёт в сердце его, как в убранную горницу, и сотворит себе там обитель.
Главный герой-Тимофей Осипович остался без родителей, воспитывался дядей, по совершеннолетию захотел жить самостоятельно. Да наследство дядя растратил. Вышла ссора у Тимофея с опекуном, ранил дядю в руку из ружья. За это был сослан в имение Тимошино. Построил дом и стал жить, но в душе у него обида кипела и долго он от всех сторонился. Долгих шестнадцать лет жил Тимофей с обидой, изучил Святое Писание, но обида не проходила, значит, его святое слово не пользует. Пока он зло помнит – зло живо, как только оно умрёт, тогда и душа будет в покое жить. И вот, однажды , работая в цветнике и читая Евангелие, как Христос пришёл в гости к фарисею , а Ему не подали даже воды, чтобы омыть ноги. И стало нестерпимо обидно за Господа и жаль его, так жаль, что он заплакал и заговорил: «Гляжу вокруг себя и думаю: какое у меня теперь изобилие и довольство, а Господь мой ходил в такой бедности…» И наполнились его глаза слезами и он воскликнул: « Господи! Если бы ты ко мне пришёл, я бы Тебе и самого себя отдал!» А ему вдруг в ответ : «Приду». С этого дня Тимофей Осипович на столе ставил лишний прибор и подставлял большое кресло для почётного гостя. Ждал долго Тимофей Спасителя. Истомился, а дорогой гость всё не появляется. Наступило Рождество Христово. Стояла лютая зима. В сочельник посоветовали ему назвать в гости не друзей, а нищих и обездоленных, ссыльных и каторжных . Тимофей собрал всех бедных поселенцев, всякого звания и роду, а главного гостя всё нет. Пора уже вечерю справлять, читать молитвы , а Тимофей всё ждёт. И только встал перед иконой, читая « Отче наш», как что-то страшно ударило со двора о стену. Двери настежь сами открылись, неописуемый розовый свет стал разгораться в сенях, на пороге появился старый – престарый человек, чтобы не упасть от голода, держится за косяк двери, весь в худом рубище, дрожит, а на руке виднеется старый шрам от пули. Тимофей как увидел это – вскрикнул: «Господи! Вижу и приму его во имя Твоё ». Упал на землю от радости, кричит всем: «Молитесь! Христос среди нас!» Узнал Тимофей своего врага, дядю – опекуна, сердце его от радости затрепетало, и забыв все обиды, взял за обе руки, посадил на почётное место. В кратких словах старик рассказал, что всё у него пошло прахом, и семья, и богатства он лишился, и ходил давно по Руси, чтобы отыскать племянника и просить прощения . В сегодняшнюю метель сбился с пути, замерзая, услышал голос: «Иди, согрейся на Моём месте и поешь из Моей чаши», взял меня кто – то неведомый за руки, и как я оказался здесь не ведаю. И Тимофей при всех ответил : « Я, дядя, твоего Провожатого ведаю: это Господь, который сказал: «Аще алчет враг твой – ухлеби его, аще жаждет – напой его». Сядь у меня на первом месте – ешь, пей во славу Его,и будь в дому моём во всей воле до конца жизни». С той поры старик остался жить у Тимофея Осиповича, умирая благословил его, и Тимофей стал навсегда мирён в сердце своём. Сегодня наши дети смотрят в многогранное окно современного мира. А современный мир переполнен взрослыми проблемами – войнами, ссорами, деньгами. И взрослый человек, потерявшийся без Бога в лабиринте жизни, не видит утра – он безжалостно ступает на росу, не замечая в ней отображения ярких красок зари. И так изо дня в день. Когда человек не знает о Боге, для него не существует никакой радости – это так понятно!
Каждый человек должен ощущать свою принадлежность к религии, даже если он не религиозный человек. Духовное возрождение должно начинаться с семьи. Мы научимся духовности, если каждый поработает над своей душой. Ведь Христос пришёл в мир, чтобы спасти каждого человека, независимо от его национальности, возраста, рода занятий, положения в обществе.
Источник: https://nsportal.ru/shkola/literatura/library/2014/01/09/svyatochnyy-rasskaz-nsleskova-khristos-v-gostyakh-u-muzhika