Усвятские шлемоносцы — краткое содержание рассказа носова

А. Кондратович

…«Двинулись краем обрыва, прямо по целине, стараясь не выпускать из виду ситнянскую колонну… Однако вскоре, как только обогнули курган и открылся поворот Ключевского лога, выяснилось, что далеко впереди движется еще какой-то отряд, и, судя по обозу, немаленький…»

…« — Э-э, малый! — задребезжал несогласным смешком дедушка Селиван. — Снег, братка, тоже по капле тает, а половодье сбирается. Нас тут капля, да глянь туды, за реку, вишь, народишко по столбам идет? — Вот и другая капля.

Да эвон впереди, дивись-ка, мосток переходят — третья. Да уже Никольские прошли, разметненские… Это, считай, по здешним дорогам.

А и по другим путям, которые нам с тобой не видны, поди, тоже идут, а? По всей матушке-земле нашей! Вот тебе и полая вода. Вот и главная армия!»

Только малую часть процитировал я из последних, заключительных глав повести Евгения Носова «Усвятские шлемоносцы». Глав о том, как поднялся народ и двинулся в июньские, знойные и трагические дни на врага — и пошел. Холмиста, увалиста среднерусская степь.

Стоит выйти из ложбины или буерака на курган, видно: идут-идут и другие отряды — усвятские, ситнянские, или из Разметнова, или из какого другого села, деревеньки, название которой усвятцам даже и неизвестно.

Идут, текут, собираются капли в ручейки, и стать им половодьем, грозным и гневным, неотвратимым, в котором придет пора — захлебнется враг.

Небольшой любитель сравнений литературы с другими искусствами, — литература сама по себе богата любыми сравнениями, в том числе и чисто эстетическими, — я не могу отстраниться от впечатления, что эти последние главы повести, а может, и вся повесть, чем-то похожи на фреску.

И конечно же, неслучаен в таком случае эпиграф из «Слова о полку Игореве»: «И по Русской земле тогда редко пахари перекликалися, но часто граяли враны».

Нам, отлично помнящим войну и воевавшим, кажется порой, что она, хоть прошло уже более тридцати лет — еще недавняя реальность. А она — история. Живая, ранящая воспоминаниями, но история. Для молодежи тем более. И повесть Евгения Носова, по всей видимости, первая в нашей литературе, как бы подтверждающая это всем своим несколько фресковым строем и героико-приподнятой тональностью.

Во время самой войны часто вспоминались имена Александра Невского, Дмитрия Донского, Суворова и Кутузова. Тогда это было воодушевляющим напоминанием о наших славных ратных традициях.

Теперь и на самой Великой Отечественной войне, чем дальше, тем больше не только лежит святой свет наших национальных традиций, она уже сама — и не сегодня — примкнула к ним и стала такой же нетленной традицией.

Наверно, чувствуя, что пишется не просто еще одна книга о войне, а в какой-то мере предание о ней, ибо былинная величавость и сказовость проступают в повести буквально с начальной строки — «В лето, как быть тому, Касьян косил…

», Носов идет на довольно рискованный шаг: вся повесть, в сущности, о том, что было множество раз описано в литературе. Не берусь сосчитать, в каком количестве романов, повестей, поэм и очерков было рассказано о первом дне войны.

Знаю: несть им числа, — и описание это давно стало неким общим местом — какой был прекрасный летний день 22 июня 1941 года, как внезапно грянула грозная весть и как все враз переменилось.

Словно отринув от себя все эти бесчисленные страницы о первом рубежном военном дне, Евгений Носов с завидной писательской смелостью берется за новое описание. Как будто других до него вовсе не было.

И ведь вот что главное: так, как он описывает, — не было.

Она уже пришла в тихую и покойную, занятую своими домашними заботами и покосными трудами, затерянную среди бескрайних просторов деревню Усвяты. Пришла — и «вытравленным, посеревшим зрением глядел он (Касьян. — А. К.

) на пригорок, и все там представлялось ему серым и незнакомым: сиротливо-серые избы, серые ветлы, серые огороды, сбегавшие вниз по бугру, серые ставни на каких-то потухших, незрячих окнах родной избы…

И вся деревня казалась жалко обнаженной под куда-то отдалившимся, ставшим вдруг равнодушно бездонным небом, будто и не было вовсе, будто его сорвало и унесло, как срывает и уносит крышу над обжитым и казавшимся надежным прибежищем». Какие повторяющиеся, одни и те же эпитеты: серые… серые… серые…

и какой образ — будто сорвало и унесло небо. И это в разгар яркого лета, когда только что белый свет виделся герою повести Касьяну совсем иным. Все посерело, на все надвинулась и легла тяжелая туча беды, так что и само извечное небо исчезло.

Евгений Носов — писатель, тонко чувствующий слово, его легкость и тяжесть, его цвет и разнообразие оттенков, его звучание, его уместность и единственную необходимость.

И если в только что приведенных фразах он пользуется словами то сильными и резкими, то одними и теми же, словно и перо его оцепенело, мы понимаем: был для этого резон.

Как он сам рассказывал (в интервью корреспонденту «Литературной газеты» 6 апреля сего года), вначале он собирался писать так, как писали до него, — «с баталиями, с подвигами» и мыслил «побыстрее пройти сцены прощания, проводов, а потом уже широко, объемно представить картины фронтовой жизни».

Но в процессе работы первоначальный замысел истаял. «Материал, по которому писались первые сцены, увлек меня», — говорит он, и теперь уже «никаких особых событий в ней (в повести.— А. К.) не происходит — просто уходят из села новобранцы. Очень объективная хроника, очень медленное развитие событий».

И, добавим мы, в повести выразился.

При обилии всякого рода описаний начала войны, пожалуй, никто до Евгения Носова не исследовал с такой пристальностью и художнической заинтересованностью очень важный и решающий момент в истории народа — момент перехода от мира к войне, от привычной жизни к необходимости защищать эту жизнь. Увы, и в наш век народу приходится это делать, и пока еще есть прямая нужда об этом задумываться, хотя, казалось бы, столько было исторических уроков…

Нелегок и непрост такой переход. Есть в нем что-то неестественное для человеческой натуры, как вообще противопоказаны и человеку и всему человечеству убийство, война. Но раз надо, то надо.

А надо потому, что война вторглась в пределы Родины, война далеко от Усвят, но уже грозит и им, она идет по земле, может дойти и до Усвят, и тогда всему полная и неминучая гибель.

И пахарь, крестьянин, застигнутый войной в часы самой сладкой, в деревнях обычно праздничной, сенокосной поры, становится солдатом, воином.

Имя тому пахарю и косцу Касьян, что, по объяснению старого, как сами Усвяты, дедушки Селивана, означает «носящий шлем». Сам Касьян об этом и не знал до Селиванова разъяснения. Редкое, скорее старинное имя у Касьяна, да и в названии «Усвяты» тоже слышится что-то исконное, вековечное.

Сознательно выбраны такие имена и названия? Какое же тут сомнение! Может быть, даже чуточку «пережимая», писатель хочет, настойчиво хочет вызвать у читателя ощущение прочности и незыблемости того уклада жизни, который дорог его герою и не менее дорог самому писателю.

Поэзия общей артельной работы, полной забот и своих радостей семейной жизни, домашнего очага, сызмальства окружающей Касьяна природы, родных мест, без которых Касьян и жизнь свою не смог бы вообразить, — все это, внушает нам автор, существует издавна, и суть немалая, нравственная ценность, которая должна существовать и длиться дальше. Ибо это и есть самая настоящая жизнь, достойная труженика, семьянина, продолжателя рода своего.

Иной читатель если не скажет, так подумает: часто ль теперь увидишь такую неотторжимую укорененность и привязанность к родной деревне, какую может порушить, и то насильно, лишь война, а так разве ушел бы из своих Усвят Касьян и его однодеревенцы? Но писатель настаивает на подобного рода ценностях и народных добродетелях, во-первых, потому, что твердо знает: они-таки есть, и, что бы ни произошло, они могут снова окрепнуть, даже среди молодежи, особо скорой и жадной, в силу хотя бы своей молодости, на перемены. Во-вторых, он пишет как бы повесть-сказание, повесть-песнь, а в отдельных главах и повесть-плач, и лирическая тяга невольно поднимает его ввысь, к тому идеалу человека, труженика, каким он, писатель, его представляет себе.

И тут можно сказать: представляет, видит, а не воображает, не придумывает. При всей своей идеальности Касьян — предельно конкретный образ в абсолютно живых, выписанных дотошно точно обстоятельствах своей судьбы. Ничего не скажешь: что-что, а жизнь Евгений Носов знает великолепно.

И столь же великолепно и талантливо умеет передать ее нам во всей ее плоти, со всеми своими деталями, красками, гибкой своеобычностью и естественностью народной речи.

Как хороша, например, в этой повести сцена прощания Касьяна с лошадьми, за которыми он ухаживал в колхозе: каждая лошадь — характер! С каждой герой расстается, испытывая бурю разноречиво смятенных и одинаково щемящих чувств.

Эта сцена, как и сцена косьбы (кстати, очень традиционные для русской литературы, кто из классиков не описывал тех же лошадей, но Носов никого не повторил) — опорные, ключевые в повести.

Они как бы представляют два мира, две жизни, напополам разломанные войной, — одну уже бывшую, мирную, и другую, начинающуюся с прощания с близкими, с деревней, с конями. А за ними в повести третья, думается, самая сильная, сцена первого Касьянова похода, еще в своей, неказенной одежде и сапогах, но уже запоясавшегося в дальнюю военную дорогу. На все и ко всему готового.

«А тем временем над Верхами в недосягаемом одиночестве все кружил и кружил забытый всеми курганный орел, похожий на распростертую черную рубаху…» — так кончается повесть. Что-то будет с Касьяном и его товарищами по походу, покинувшими дорогие до слез Усвяты ради еще более дорогой Родины…

Мы знаем, что будет: многие не вернутся, но все они — и павшие и живые — спасут Родину и тем самым народ спасет себя. И подвиг их встанет в один ряд с самыми великими подвигами и деяниями нашего народа. Станет подвигом, уже обретшим все черты бессмертного исторического эпоса. Новая повесть Евгения Носова — одна из страниц такого эпоса.

Л-ра: Октябрь. – 1977. – № 11. – С. 217-219.

Биография

Произведения

• Варька
• Радуга
• Тропа длиною в лето

Критика

Ключевые слова: Евгений Носов,Усвятские шлемоносцы,критика на творчество Евгения Носова,критика на произведения Евгения Носова,анализ произведений Евгения Носова,скачать критику,скачать анализ,скачать бесплатно,русская литература 20 в.

Источник: https://md-eksperiment.org/post/20170426-i-pahar-i-soldat

Читать онлайн Усвятские шлемоносцы страница 1. Большая и бесплатная библиотека

• Евгений Иванович Носов
• Усвятские шлемоносцы
• Повесть
• И по Русской земле тогда
• Редко пахари перекликалися,
• Но часто граяли враны.
• «СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»
• 1

В лето, как быть тому, Касьян косил с усвятскими мужиками сено.

Солнце едва только выстоялось по-над лесом, а Касьян уже успел навихлять плечо щедрой тяжестью. Под переменными дождями в тот год вымахали луга по самую опояску, рад бы поспешить, да коса не давала шагнуть, захлебывалась травой.

В тридцать шесть годов от роду силенок не занимать, самое спелое, золотое мужицкое времечко, а вот поди ж ты: как ни тужься, а без остановки, без роздыху и одну прокошину нынче Касьяну одолеть никак не удавалось — стена, а не трава! Уже в который раз принимался он монтачить, вострить жало обливным камушком на деревянной рукоятке. По утренней росе с парным сонным туманцем ловкая обношенная коса не дюже-то и тупилась, но при народе не было другого повода перемочь разведенное плечо, кроме как позвякать оселком, туда-сюда пройтись по звонкому полотну. А заодно оглянуться на чистую свою работу и еще раз поудивляться: экие нынче непроворотные травы! И колхоз, и мужики с кормами будут аж по самую новину, а то и на другой год перейдет запасец.

Вышли хотя и всей бригадой, но кусты и облесья не позволяли встать всем в один ряд, и порешили косить каждый сам по себе, кто сколько наваляет, а потом уж обмерить в копнах и определить сдельщину. Посчитали, что так даже спорее и выгоднее.

Это глядеть о правую руку. А ежели об левую, то виделась сторона необжитая, не во всяк день хоженая — заливное буйное займище, непролазная повительная чащоба в сладком дурмане калины, в неуемном птичьем посвисте и пощелке.

Укромные тропы и лазы, обходя затравенелые, кочкарные топи, выводили к потаенным старицам, никому во всем людском мире неизвестным, кроме одних только усвятцев, где и сами, чего-то боясь, опасливо озираясь на вековые дуплистые ветлы в космах сухой куги, с вороватой поспешностью ставили плетеные кубари на отливавшую бронзой озерную рыбу, промышляли колодным медом, дикой смородиной и всяким снадобным зельем.

1. Еще с самой зыбки каждого усвятца стращают уремой, нечистой обителью, а Касьян и до сих пор помнит обрывки бабкиной присказки:
2. Как у сгинь-болота жили три змеи:
3. Как одна змея закликуха,
4. Как вторая змея заползуха,

Как третья змея веретенка…

Но выбирались пацаны из зыбок, и, вопреки всяким присказкам, никуда не тянуло их так неудержимо, как в страховитую урему, что делалась для них неким чистилищем, испытанием крепости духа. А став на ноги, на всю жизнь сохраняли в себе уважение к дикому чернолесью.

И кажется, лиши усвятцев этого никчемного, бросового закоулка их земли, и многое отпало бы от их жизни, многое потерялось бы безвозвратно и невосполнимо.

Что ни говори, а даже и теперь, при тракторах и самолетах, любит русский человек, чтобы поблизости от его жилья непременно было вот такое занятное место, окутанное побасками, о котором хочется говорить шепотом…

Займище окаймлял по суходолу, по материковому краю сивый от тумана лес, невесть где кончавшийся, за которым, признаться, Касьян ни разу не был: значилась там другая земля, иная округа со своими жителями и со своим начальством, ездить туда было не принято, незачем, да и не с руки.

Так что весь мир, вся Касьянова вселенная, где он обитал и никогда не испытывал тесноты и скуки, почитай, описывалась горизонтом с полдюжиной деревень в этом круге. Лишь изредка, в межсезонье, выбирался он за привычную черту, наведывался в районный городок приглядеть то ли новую косу, то ли бутылку дегтя на сапоги, лампового стекла, или сменить поизносившийся картуз.

Куда текла-бежала Остомля-река, далеко ли от края России стояли его Усвяты и досягаем ли вообще предел русской земли, толком он не знал, да, поди, и сам Прошка-председатель тоже того не ведал. Усвятский колхоз по теперешним отмерам невелик был, кроме плугов да телег, никакой прочей техники не имел, так что Прошка-председатель, сам местный мужик, не ахти какой прыщ, чтобы все знать.

Правда, знал Касьян, что ежели поехать лесом и миновать его, то сперва будут Ливны, а за Ливнами через столько-то ден объявится и сама Москва.

А ежели поехать мимо церкви да потом прямки, прямки, никуда не сворачивая, то на третьем или четвертом дне покажется Воронеж, а уж за ним, сказывали, начинаются хохлы…

Была, однако, у Касьяна в году одна тысяча девятьсот двадцать седьмом большая отлучка из дому: призывался он на действительную службу. Трое суток волокся состав, и все по неоглядной желтеющей поздним жнивьем земле, пока не привезли его к месту назначения.

Попал он в кавалерийскую часть, выдали шашку с винтовкой, но за все время службы ему не часто доводилось палить из нее и махать шашкой, поскольку определили его в полковые фуражиры, где ничего этого не требовалось.

А было его обязанностью раздавать поэскадронно прессованные тюки, мерять ведрами пыльный овес, а в летнее время вместе с выделенными нарядами косить и скирдовать военхозовское сено. За тем делом и прошла вся его служба, ничего такого особенного не успел повидать, даже самого Мурома, через который и туда, и обратно проехали ночью.

И хотя в Муроме и останавливались оба раза, но эшелон был затиснут между другими составами, так что, когда Касьян высунулся было из узкого теплушечного оконца, то ничего не увидел, кроме вагонов и станционных фонарей, застивших собой все остальное.

Больше всего запомнилась ему дорога, особенно обратная, когда не терпелось поскорее попасть домой, а поезд все не спешил, подолгу стоял на каких-то полустанках, потом опять принимался постукивать колесами, и окрест, в обе стороны от полотна, простирались пашни и деревеньки, бродил по лугам скот, ехали куда-то мужики на подводах, кричали и махали поезду такие же, как и везде, босые, в неладной обношенной одежде белоголовые ребятишки… Тогда-то и запало Касьяну, что нет ей конца и краю, русской земле.

Случалось, на старых бревнах говаривали бывалые старики про разные земли, кому где довелось побывать или про то слышать, и вот в такие вечера Касьян, отрешаясь от своих дел и забот, вспоминал, что кроме русской земли есть еще где-то и иные народы, о которых на другой день при солнечном свете сразу же и забывалось и больше не помнилось. И если бы теперь оторвать Касьяна от косьбы и спросить, в какой стороне должны быть, к примеру, китайцы и в какой турки,- Касьян досадливо б отмахнулся: «Делать, что ли, окромя нечего, как думать про это». И опять с размашистой звенью принялся бы ходить косой.

И теперь, обутый в новые невесомые лапотки, обшорканные о травяную стерню до восковой желтизны и глянцевитости, с легкой радостью в ногах притопывал за косой, выпростав из штанов свежую выстиранную косоворотку.

Да и все его крепкое и ладное тело, взбодренное утренней колкой свежестью, ощущением воли, лугового простора, неспешным возгоранием долгого погожего дня, азартно возбужденное праздничной работой, коей всегда считалась исконно желанная сенокосная пора, ожидаемая пуще самых хлебных зажинков,- каждый мускул, каждая жилка, даже поднывающее натруженное плечо сочились этой радостью и нетерпеливым желанием черт знает чего перевернуть и наворочать.

Солнце тем временем вон как оторвалось от леса, кругов этак на пятнадцать, поменело, налилось белой каленой ярью. Глядит Касьян: забродили мужички, один за другим потянулись к припасенным кувшинам, кто к лесным бочажкам.

Касьян и сам все еще задирал подол рубахи, чтобы обтереть пот, сочившийся сквозь брови, едуче заливавший глаза.

И вот уже и он не выдержал, торчком занозил косье в землю и, на ходу стаскивая мокрую липучую рубаху, побрел к недалекой горушке, из-под которой, таясь в лопушистом копытнике, бил светлый бормотун-ключик.

Разгорнув лопушье и припав на четвереньки, Касьян то принимался хватать обжигающую струйку, упруго хлеставшую из травяной дудочки, из обрезка борщевня, то подставлял под нее шершавое, в рыжеватой поросли лицо и даже пытался подсунуть под дудку макушку, а утолив жажду, пригоршнями наплескал себе на спину и, замерев, невольно перестав дышать, перемогая остуду, остро прорезавшую тело между сдвинутых вместе лопаток, мученически стонал, гудел всем напряженным нутром, стоя, как зверь, на четвереньках у подножия горушки. И было потом радостно и обновление сидеть нагишом на теплом бугре, неспешно ладить самокрутку и так же неспешно поглядывать по сторонам.

Источник: https://dom-knig.com/read_311520-1

Тема войны и мира в повести Е.И.Носова Усвятские шлемоносцы

Открытый урок по литературе в 11 классе

Тема войны и мира в повести Е.И.Носова «Усвятские шлемоносцы»

Эпиграфы: «Да, вот они русские характеры, кажется, прост человек, а придёт суровая беда, в большом или малом, и поднимется в нём великая сила – человеческая красота». А Н. Толстой

• Собиралися мирные пахари
• Без печали, без жалоб, без слёз
• Клали в сумочки пышки на сахаре
• И пихали на кряжистый воз.
• По селу до высокой околицы
• Провожал их огулом народ.
• Вот где, Русь, твои добрые молодцы,
• Вся опора в годину невзгод.

С.А.Есенин

Ход урока

Учитель. Сегодня мы обратимся к повести Е.И. Носова «Усвятские шлемоносцы». Основной темой в творчестве Носова стала тема войны. Почему7 Сколько ни живёт человечество на земле, его жизньделится на две огромные эпохи – эпоху мира и эпоху войны.

И вряд ли можно назвать такое поколение, которое хоть каким-то образом не сталкивалось с войной, не видело её последствия воочию.

Значит, война – это тоже жизнь, которую писатель должен не только увидеть, отобразить, но и понять растолковать, поставить вопрос.

Военные будни не только грозные, но и великие. Великие потому, что именно здесь ярко и непосредственно проявляются величие и красота человека как в смелости, храбрости, мужестве, героизме, так и при виде соприкосновения двух священных тайн: жизни и смерти.

Обращение к первому эпиграфу.

Заранее подготовленный учащийся рассказывает об истории творчества Е.И.Носова.

I. Учитель .Мастером и тружеником прозы называл Е.И.Носова его друг, совесть нашей эпохи, Виктор Астафьев. Он так говорил о нём: «… он знает, что память погибших друзей можно оскорбить неловким словом, корявыми мыслями.

Мне понятны его осторожность, трепет и уважение к памяти погибших — он воевал в расчёте семидесятимиллиметровой пушки, самой боевой и опасной на прошлой войне.

Артдивизион отбивался однажды от наседающих фашистских танков, выкатив орудие на полотно железной дороги. И – если бы на это полотно.

Автоматчики впотьмах подобрались к пушкам, начали косить расчёты, танки сделали бросок, в упор одно за другим сбивая орудие с полотна. Сколько-то человек скатилось по насыпи, и полотно закрыло их от танковых гусениц и пулемётов.

Кто-то отстреливался, кто-то полз, волоча за собой кишки, кто-то кричал : «Не бросайте, братцы!» — и хватался за ноги, кого-то тащил мой друг, потом кто-то волоком пёр по земле его, и когда останавливался передохнуть, мой друг явственно слышал, как журчит где-то ключик, и ему нестерпимо хотелось пить, и не понимал он, что этот невинный, поэтически журчащий ключик течёт из его раны по затвердевшей тележной колее».

Да, не понаслышке знал Носов войну. За верность этой теме, за честность и принципиальность, за мастерство он бал награждён в 2001 году премией из фонда А.Солженицына.

II. Беседа. ? Итак, что стало темой повести , написанной через много лет после войны, в 1977 году?

— ответы учащихся. Слова Е.И.

Носова о теме повести зачитывает учитель или заранее подготовленный ученик: «… произведение это не о войне как таковой, не о боях, не о баталиях, а лишь о том, как весть о ней пришла в глубинное русское село и как люди привыкли к мысли, что нужно оставить свои пашни, сенокос, поле, своих близких и идти на защиту родной земли… От момента, когда человек должен оставить плуг, до момента, когда необходимость заставила взяться за винтовку, большая дистанция. Дистанция тут психологического характера… Вот о сложном перевоплощении пахаря в солдата, о десяти днях начала войны и написана повесть».

? Обратимся к началу повести. Звучит художественный пересказ эпизода «Усвятцы на сенокосе». Выступает заранее подготовленный ученик.

? Какой тон, ритм задаётся в самом начале повествования? Почему?

? Можно ли сказать, что сенокос для крестьянина – праздник?

? Как воспринимают усвятцы весть, принесённую посыльным: «Война, братцы!» (оцепенение – суетливость – сомнение – труное осознание случившегося )

? Какой художественный приём в этом эпизоде использует автор? Через какое описание вводит его? Почему? (контраст: описание состояния человека и природы).

? Насколько важна эта сцена в повести? Почему? (разрывается течение устоявшейся народной жизни, вплотную придвигается неизвестное и тревожное будущее)

?Какой художественный образ привлекает автор, чтобы довести напряжение до предела? (прочитать описание звука колокола, доносившегося из деревни).

Учитель. С этого момента, по существу, кончилась мирная жизнь усвятцев и начинается жизнь в ином – военном измерении.

? Обратимся к сцене ухода крестьян с покоса. (Чтение эпизода)

? Какие литературные ассоциации возникли у вас при чтении эпизода?(«Слово о полку Игореве»)

? Обратимся к эпиграфу повести.

? Почему автор выбирает эпиграф из «Слова…»?

? почему пахарь в «Усвятских шлемоносцах» так тяжело и мучительно перерождается в воина?

? Проследим это перерождение на примере главного героя Касьяна и других усвятцев.

? Какая сцена, на ваш взгляд, является ключевой, кульминационной, крайне важной в идейном понимании повести? (сбор уходящих на фронт в избе дедушки Селивана)

? Как дедушка Селиван толкует имена уходящих на фронт? Зачем он это делает? (старый, мудрый, героически сражавшийся на двух войнах, дед Селиван поддерживает земляков, вселяя в их души чувство справедливости, уверенность в собственные силы: «Сколько кампаний перебывало – усвятцы во все хаживали и николь сраму домой не приносили. Вам-то уж не упомнить а я ещё старых дедов захватил, которые в Севастополе побывали и на турок сподабливались. Оно ить глядеть на нашего боата – вроде никуда больше не гожи, окромя как землю пластать. А пошли – дак оказывается, иньше чего пластать горазды»).

Учитель. Уже в этих словах начинает проступать ясно и торжественно лик национальной истории, истории народа – победителя.

Именно здесь происходит перлом действия, перелом настроения, переход величин простых к историческим, огромным, вздыбленным величинам. Е. И.

В какой сцене готовность к ратному подвигу Касьяна достигает чёткой определённости? (ночной разговор с женой. «Семью, детей нажил? Нажил!.. стало быть, иди обороняй. А кто ж за тебя станет? Не скажешь же Лёхе: на тебе трояк, або пятёрку, пойди, повоюй за меня? Не скажешь!»)

Что ещё, кроме семьи, было защищать героям? Какой эпизод является ярким свидетельством этому? (флаг над конторой – символ земли, кровного дела. «А своя земля, ребята, и в горсти дорога, и в щепоти — родина»)

Докажите, что герои любят свою землю (Касьян ничего не хотел другого, как прожить и умереть на этой земле, родной, привычной до каждой былки)

Учитель. Не рождались русские мужики шлемоносцами, они становились ими в час всенародной беды, надевали свои шеломы по необходимости.

Носову удалось в этой повести сопрячь времена и побудить героя осознать себя звеном в цепи отечественной истории, свою судьбу – частью народной судьбы. Ещё с великих древних времён русичи привыкли защищать свою землю.

Из деревни Усвяты виден край поля Куликова, заповедная степь, откуда не раз приходили «поганые» и откуда они не раз бежали под натиском русских шлемоносцев былых времён. Думаю, созвучно нашим мыслям стихотворение Ю. Друниной «В моей крови – кровинки первых русских» (Читает наизусть заранее подготовленный ученик)

Учитель. И не случайно герои Носова отправляются на войну по муравскому шляху (историческое место сражений древних за родину).

? Какие литературные ассоциации у вас возникли с образом Муравского шляха? (И. Бунин «Муравский шлях» — читает наизусть заранее подготовленный ученик).

Учитель. Историческая глубь памяти у Носова, как и у Бунина, оказывается бездонной и замкнутой.

Вновь обратимся к героям повести.

? Какую идейную нагрузку несут слова из сцен прощания: матери с сыном, Касьяна с женой, детьми, лошадьми в конюшне; Матюхи Лобова с рекой матушкой-Остомлей?(«Ну, матушка-Остомля, прости-прощай. Какие будем пить воды-реки, в какой стороне, пока незнамо! Пошли мы…»)

Учитель. «Пошли мы…»- такие обыденные слова, а какая торжественная высота этого образа с его великой гражданской назначенностью.

Насколько много в повести обыденных просторечных деревенских слов, назовите их? С какой целью автор их употребляет?

? Какое средство художественной выразительности вы назвали бы главным? (образы-символы: сон Касьяна, бой стонливого железа, ощеренные грабли, флаг, вырытые перед каждой избой ямы для столбов под радио, чёрная новая рубаха с белыми пуговицами, орёл-курганник, зловеще кружащий над уходящими на фронт, Наталья назовёт третьего сына Касьном – шлемоносцем, чтобы они не переводились на Руси).

? Какой символический смысл имеет название повести?

? Какова идея произведения?

Учитель. «Пошли мы…». Дорога, Муравский шлях всё дальше уводит своих героев на войну.

С этого момента нет больше пахаря («редко пахари перекликались»), а есть только солдат, готовый пойти на смерть, совершить героический подвиг ради малой родины, ради детей, ради жены и матери, ради флага – общего дела.

Художник не отступает от правды жизни: война уводит героев из родных мест навсегда. Подвиг уже начался, подвиг осознания своей необходимости, подвиг начала ратного пути.

? Почему автор не показывает ратного подвига? (цепь народного подвига непресекаема, главное – показать его начало, его истоки).

Обращение ко второму эпиграфу.

Учитель. И идёт эта армия, «главная армия», по дорогам войны, по дорогам войны – к миру.

Звучит первый куплет песни «Эх, дороги…»

Источник: https://multiurok.ru/index.php/files/tiema-voiny-i-mira-v-poviesti-ie-i-nosova-usviatsk.html

Шлемоносцы

Распутин В. Г.

Выступление на IX Всемирном Русском Народном Соборе

Начну с печальных и мудрых слов И.А. Ильина: «Народы не выбирают себе своих жребиев, каждый приемлет свое бремя и свое задание свыше. Так получили и мы, русские, наше бремя и наше задание.

И это бремя превратило всю нашу историю в живую трагедию жертвы; и вся жизнь нашего народа стала самоотверженным служением, непрерывным и часто непосильным… И как часто другие народы спасались нашими жертвами и безмолвно и безвозвратно принимали наше великое служение…

с тем, чтобы потом горделиво говорить о нас, как о «некультурном народе» или «низшей расе».

И прозвучали они удивительно зорким прорицанием новой «трагедии жертвы» и нового ее непонимания и извращения. К тому времени у нас накопился долгий и тяжелый опыт жертвенного служения, опыт (это опять слова И.

Ильина) «незримо возрождаться в зримом умирании, да славится в нас Воскресение Христово».

С. Соловьев насчитал на Руси с 1240 г. по 1462 г. (за 222 года едва неполного периода татарского ига) двести войн и нашествий. С XIV в. по XX в. за 525 лет (это уже после ига) 329 лет войны. Две трети своей истории — в сражениях.

С Поля Куликова вернулась только десятая часть ратников Дмитриева войска, вся Русь оглашалась стенаниями, некому было засевать поля, но некому было в первые десятилетия и Русь засевать новыми поколениями.

Какой еще народ мог выдержать такое и снова и снова находить силы для возрождения?!

XX век не стал исключением: японская война, Первая мировая, Гражданская, финская, Халхин-Гол и, наконец, Великая Отечественная, самая жестокая за всю историю России, взявшая самую обильную смертную дань, оставившая после себя вконец израненное и измученное тело страны. Никогда еще так грозно не подступал вопрос: быть или не быть России? И никогда еще не бывало, чтобы так долго кровоточили раны и чтобы спустя шестьдесят лет после Победы приходилось с горьким сердцем признавать, что полноценной замены погибшим так и не произошло.

Эти два события — Поле Куликово и Отечественная война, разделенные более чем полутысячелетием, невольно в нашем представлении возвышаются над Россией огромными скорбными курганами.

Они становятся рядом, эти два события, вопреки всему, что их разделяет, еще и потому, что промыслительно для того и другого выпало выгодное время: в первом случае уже произошло сцепление народа, во втором — еще не случилось его расцепления.

От принятия христианства князем Владимиром и до нашествия Батыя прошло 250 лет, примерно столько же продолжалось татарское иго. Это совпадение двух разнородных сроков не случайно. Словно сам Господь на весах выверял, чему отдалась русская душа.

На Поле Куликово под водительством двух вождей — князя Дмитрия и Преподобного Сергия Радонежского — впервые вышла объединенная Святая Русь, там, в ночи рабства, беспрестанно продолжалась тонкая душетканная работа собирания русичей с помощью Иисусовой молитвы в единый народ.

Русь возродилась еще до победной битвы, на Поле Куликово она шла скрепленной в сыновьем и братском родстве — и как сыны Земли Русской, и как братья во Христе. И самоотверженное воодушевление Дмитриевой дружины было таково, что сколько бы ни запросила победа, столько и положили бы к ее стопам.

«С радостью умирали» — всегда мне казалось сомнительным и даже фальшивым это выражение, но в решительных схватках, когда к смерти и готовились, и не чаяли остаться в живых, это было воинское правило, чтобы не имать после поражения сраму.

Отечественная война началась через двадцать лет после революции и Гражданской войны, после исхода с Родины той части верноподданных России, которая не приняла революцию и сражалась против нее, после жестокого богоборчества и силового наведения нового порядка. Новая Россия (СССР) еще не оправилась ни от разрухи, ни от разброда.

Двадцать лет для переворотных событий подобного рода — срок немалый, но народную душу, столетиями воспитанную в незыблемых нравственных и духовных правилах, в почитании органической, судьбой данной Родины, в такие годы искалечить трудно. «Родина-мать» — это прежде всего было в сердцах, а уж потом зазвучало громко и пропагандно.

Быть может, подобные предположения бессмысленны, но кажется мне, что, навались Великая Отечественная в грозе и мощи соответствующих времени, еще через двадцать лет, воевать и побеждать оказалось бы гораздо труднее. Сказались бы и духовная потрепанность, и постепенное отслоение от матушки — родной земли.

При этом надо иметь в виду, что Победа в Отечественной войне эти опасные явления опередила и отдалила тоже, быть может, лет на пятнадцать—двадцать, иначе они могли проявиться и раньше.

У Евгения Носова, писателя-фронтовика, есть дивного слова и чувства повесть под названием «Усвятские шлемоносцы» — о том, как уходили на войну деревенские мужики.

Сорванные известием о ней с самой радостной полевой страды — с сенокоса, они доживают, точно дожинают, чтобы уложить в суслоны перед молотьбой, последние сирые денечки среди всего родного, с чем предстоит расстаться.

Деревенскому человеку уходить еще труднее, нежели заводскому или конторскому, он врос в родную землю так крепко, такое у него богатство вокруг и в таком родстве он со всем, со всем, что живет рядом, что это не объяснить даже в самой малой доле.

И представить нам это прощание сегодня уже нельзя: не 64 года прошло с той поры, а сотни лет — так изменился человек и так оторвался он от пуповины породившего его природного мира. В повести, кстати, есть сцена, которая по смыслу своему выше земного удела человека, когда мать торопливо и неловко, уже на ходу, догоняя тронувшуюся колонну призывников, сует сыну, как оберег, как заклинание, тряпицу, в которой высохшая сыновья пуповина, сохранившаяся с рождения.

Прошу прощения за длинную цитату, она необходима: «Касьян (это главный герой повести. — В.Р.

) в свой 36-летний зенит, когда еще кажется далеким исходный житейский край, а дни полны насущных забот, особо не занимал себя душеспасительными раздумьями, давно уже перезабыл те немногие молитвы, которым некогда наставляла покойница бабка, и редко теперь обращался в ту сторону, да и то когда отыскивал какой-нибудь налоговый квиток за божницей. Но нынче, войдя в горницу, нехожено-прибранную, встретившую его алтарным отсветом лампады, он, будто посторонний захожий человек, тотчас уловил какое-то отчуждение от него своего же собственного дома и, все еще держа кошелку со сменным бельем, остановился в дверях и сумятно уставился в освещенный угол, догадываясь, что сегодня лампада зажжена для него, в его последний день, в знак прощального благословения. Ее бестрепетное остренькое пламьице размыто отражалось в потускневшей золоченой ризе старой иконы, видавшей поклоны еще Касьяновой прабабки, и из черноты писаной доски ныне проступал один лишь желтоватый лик с темнозапавшими глазами, которые, однако, более всего сохранились и еще до сих пор тайным неразгаданным укором озирали дом и все в нем сущее.

Стоя один на один, Касьян с невольной пристальностью впервые так долго вглядывался в болезненно-охристое обличье Николы, испытывая какую-то беспокойную неловкость от устремленного на него взгляда.

И как бы пришел он откуда-то оттуда, из тех опасных мест, и потому, казалось, глядел он на Касьяна с этой суровой неприязнью, будто с его тонких горестных губ, скованных напряженной немотой, вот-вот должны были сорваться скопившиеся слова упрека, что чудились в его осуждающем взгляде.

Встретившись с Николой глазами, Касьян еще раз остро и неприютно ощутил тревожную виноватость и через то как бы вычитал эти его судные слова, которые он так натужно силился вымолвить Касьяну: «А ворог-то идет, идет…».

Посмотрите, с какой точностью не только художественной, но и чувственной, душеводной пишет автор этот миг озарения и укрепления героя перед образом святого Николы. И как правильно, что именно он, крестьянский заступник и наставник, подталкивает: «А ворог-то идет, идет…».

Русский человек оставался православным, так скоро, в какие-то двадцать лет, душа народная в модные одежды не переодевается. Он весь был пронизан, несмотря на новые веяния, дыханием тысячелетней России, он сам был ее дыханием, будучи частицей ее тела.

Еще не было и быть не могло того, что появилось потом: будто человек выше Родины и живет в ее стенах по какому-то юридическому соглашению, которое в любой момент может быть расторгнуто, если не выполняются условия договора.

Когда человека превращают в ничто, это значит, и Родину превращают в ничто, и не может у них быть разных судеб ни в счастье, ни в несчастье. Последнее замечание относится уже к нашим временам.

И еще одно, бывшее порукой Победы в Великой Отечественной: Россия тогда оставалась еще крестьянской страной, а нет вернее, крепче и умелей защитника Отечества, чем сын крестьянский, который по духовному своему устройству есть повторение России.

Празднуя сегодня эту великую Победу, мы вызываем ее из прошлого, где всего только десятилетие назад ее пытались похоронить не только для того, чтобы воздать должные почести фронтовикам и вспомнить звездный час России, — мы прежде всего вызываем ее, чтобы приложиться к ней как к национальной и государственной святыне, подобной чудодейственным святыням Православия, для духовного и физического исцеления. И чтобы под ее златым омофором призвать в единый строй былых защитников Отечества, как не однажды в скорбные времена призывались падшие дотоле для совместного спасения России.

Сегодня мы живем в оккупированной стране, в этом не может быть никакого сомнения. То, чего врагам нашего Отечества не удавалось добиться на полях сражений, предательски содеялось под видом демократических реформ, которые вот уже пятнадцать лет беспрерывно продолжают бомбить Россию.

Разрушения и жертвы — как на войне, запущенные поля и оставленные в спешке территории — как при отступлении, нищета и беспризорничество, бандитизм и произвол — как при чужеземцах. Что такое оккупация? Это устройство чужого порядка на занятой противником территории.

Отвечает ли нынешнее положение России этому условию? Еще как! Чужие способы управления и хозяйствования, вывоз национальных богатств, коренное население на положении людей третьего сорта, чужая культура и чужое образование, чужие песни и нравы, чужие законы и праздники, чужие голоса в средствах информации, чужая любовь и чужая архитектура городов и поселков — все почти чужое, и если что позволяется свое, то в скудных нормах оккупационного режима.

Чужое настоящее… и что же? — чужое будущее? Но чужое будущее — это уже окончательно победившее, из оккупационного превратившееся в оседлое и хозяйское свое. Вот такая перед нами перспектива, если наше сопротивление останется столь же вялым и разрозненным. И что же — отпразднуем Победу, добытую нашими отцами и дедами, воздадим им должное — и снова склоним голову?!

Чем добывалась Победа в таких судьбоносных схватках, как Поле Куликово и Великая Отечественная? Прежде всего самоотверженностью, когда тебя, как индивида, имеющего право на завтрашнюю жизнь, словно бы и нет, а есть мгновение, которое сильнее тебя и в которое ты или успеешь или не успеешь сделать спасительный для победы рывок и невидимые крылья подхватят тебя и вознесут в строй бессмертных: «да славится в нас Воскресение Христово!».

Список литературы

Источник: https://www.neuch.ru/referat/91333.html

Религиозные мотивы в рассказе Е.И. Носова "Усвятские шлемоносцы" (стр. 1 из 6)

• Содержание
• Введение
• 1. Тематика и проблематика произведений курского писателя

2. Религиозные мотивы в рассказе Е.И. Носова «Усвятские шлемоносцы»

1. Заключение
2. Литература
3. Введение

Традиционно, литературная критика причисляет Евгения Носова к писателям-деревенщикам. Однако в его лучших произведениях читатели находят не только узкое крестьянское понимание природных и житейских процессов на родной земле, но и масштабное философское осмысление бытия людей и Отечества.

Мастерство, широта интересов и реалистический опыт Евгения Носова натуральны, естественны, богаты и разнообразны, он легко, свободно и художественно цельно рисует картины трудовой деревни и жизнь городскую, фабричную, отступающую грозным летом 1941 года армию, поднимающийся на священную борьбу народ.

Литературно-творческую работу Евгений Носов неизменно совмещал с большой и плодотворной общественной деятельностью, являясь членом правления Союза писателей СССР, секретарем правления Союза писателей России, членом редколлегий журналов «Наш современник», «Подъем» и «Роман-газеты».

За выдающиеся заслуги в развитии советской литературы и плодотворную общественную деятельность Евгению Носову присвоено звание Героя Социалистического Труда (1990), он награжден двумя орденами Ленина (1984, 1990), орденами Трудового Красного Знамени (1975) и «Знак Почета» (1971).

Приведенные сведения позволяют нам говорить о Е.И. как о разносторонне талантливом человеке, и естественно, его литературное творчество также разнообразно обилием тем и мотивов, среди которых попадаются как доминирующие – тема войны, так и на первый взгляд незаметные, но тем не менее чрезвычайно важные для понимания творческой концепции автора, как например, религиозные мотивы.

Таким образом, целью нашей работы является рассмотрение религиозных мотивов в рассказе Е.И. Носова «Усвятские шлемоносцы».

При анализе повести «Усвятские шлемоносцы» нами делается попытка установить ее связь с традицией древнерусской литературы и фольклором, а также выявить христианские мотивы в повести, о наличии которых неоднократно упоминалось многими исследователями (С. Брыкина, Л. Дудина, В. Васильев, Н. Подзорова, Н. Сегованцев, Ф. Чапчахов и др.).

Объект изучения – процесс воплощения религиозной тематики в тексте рассказа. Предмет – методы и приемы выражения религиозных мотивов в рассказе.

Задачи:

— выявить доминирующие проблемы и идеи произведений Е.И. Носова;

— проанализировать характер проявления религиозных мотивов в рассказе «Усвятские шлемоносцы».

Практическая значимость нашей работы заключается в том, что материал, изложенный в ней, может быть использован при изучении курсов «Русская литература 20 века», «Литературное краеведение», а также при освоении обзорных тем «Военная проза 20 в.», «Деревенская проза 20 в.», «Курские писатели».

• 1. Тематика и проблематика произведений курского писателя
• носов повесть литература христианский
• В жизни Евгений Иванович, по свидетельству многочисленных почитателей его таланта, – бывал разным: неразговорчивым и хмурым, смотрящим на всех исподлобья, когда дают знать о себе старые фронтовые раны, бывает преисполненным ласки и юмора, и тогда весь он, крупный, кряжистый человек, светящийся добротой и хитроватым умом, заполнял собою сердца и умы родных и друзей, бывал изумительным устным рассказчиком, зачаровывающим или повергающим в хохот приятелей и слушателей.

Е.И. Носов является одним из тех писателей, кому удалось сохранить яркую творческую индивидуальность, не идя навстречу «поверхностным политизированным ожиданиям читателя».

В сознании массового читателя имя Е.И.Носова связывается в первую очередь с деревенской прозой.

Большинство исследователей рассматривали творчество писателя преимущественно в рамках эстетики деревенской прозы, военная же тема оттеснялась на второй план, а сам писатель говорил, что «вообще-то тема войны у меня не главная, как, например, у Василия Быкова или у Юрия Бондарева…

Сверстники Евгения Ивановича Носова Ю. Бондарев, Г. Бакланов, В. Быков начали свой путь в большую литературу с произведений о Великой Отечественной войне.

В отличие от них Носов заявил о себе как о талантливом писателе с выходом сборника «На рыбачьей тропе» (1958), где изображены поэтические картины природы, окрашенные философскими размышлениями автора.

В живописных зарисовках и картинах из крестьянского быта, незамысловатых на первый взгляд, звучит сильное жизнеутверждающее начало, огромный гуманистический смысл.

Однако, начиная с середины 60-х, память о войне в рассказах писателя начинает проявляться все более и более творчестве центральное место. По глубокому убеждению Е.И.

Носова, достоверно и глубоко писать о войне может только человек, побывавший в ее горниле.

Глубокие раздумья писателя «о времени и о себе», о горьком опыте своего поколения, о важности этого опыта для других поколений, о войне, о мире, о фронтовиках вне фронта являются достойным продолжением лучших традиций отечественной литературы.

Гуманистическая основа творчества писателя, чистота нравственного чувства, социальная и философская насыщенность, художественное мастерство писателя, бесспорно, представляют подлинный интерес для писателем значение изучения.

Являясь мастером короткого рассказа и небольшой повести, писатель внес неоценимый вклад в развитие малых литературных жанров русской прозы, а по оценке В.Васильева, «значение Е.

Носова в разработке жанров рассказа и короткой повести для советской литературы можно сравнить с открытием новых возможностей в «малой прозе» для XIX века И. Тургеневым».[2]

Наиболее полно освещены ранние военные произведения писателя рассказы «Красное вино победы», «Шопен, соната номер два» и повесть «Усвятские шлемоносцы».

Избегая в ранних произведениях батальных сцен, писатель концентрируется на психологическом изображении русского крестьянства в самый страшный в истории человечества момент. Этой творческой цели он остался верен на протяжении всей жизни.

Воссоздание самих событий войны, окопного быта, страшных (преимущественно неравных) боев в поздних произведениях не только не затмевает, но и подчеркивает нравственную суть героев, которым пришлось сражаться на «трех фронтах» – с фашизмом, «всякой сволочью рядом» среди своих же карьеристов командиров и с собственным естеством, которое патологически не воспринимало войну, которому не было чуждо ничто человеческое, в том числе и элементарный страх смерти.

Народная трагедия в произведениях Е.И. Носова продолжилась и после войны, если «первый фронт» перестал существовать, то два других остались, несколько трансформировавшись. Негласное противостояние солдат окопников со штабным командованием, далеким от их нужд, после войны сменилось противостоянием бывших фронтовиков с местной и государственной властью, равнодушной к судьбе своего народа.

Внутренние силы участников войны в новых условиях оказались мобилизованы на противоборство с окружающей их душевной черствостью, нравственным оцепенением, на то, чтобы сохранить внутренний кодекс, усвоенный на войне, которая научила их отличать зерна от плевел и помогла осознать истинную цену жизни. Авторскую боль вызывает унизительное положение, в котором оказалось русское крестьянство после войны и особенно в 90-е годы. Герои Е.И. Носова заброшены собственной страной, которая вместо благодарности за ратный подвиг обрекла их на убогое существование в умирающих деревнях. Между тем эти старики и старухи, воевавшие или переживавшие тяготы войны в тылу, потерявшие близких, сами чудом выжившие, несмотря ни на что, все еще обладают великим богатством – высочайшим нравственным потенциалом, ведь именно война научила их самому главному – ценить жизнь, осознавать ее краткость.

Военная проза Е.И. Носова, пронизанная болью за судьбу народа победителя, – проза авторского сочувствия, участия, но отнюдь не отчаяния и безысходности, об этом свидетельствует все творчество писателя с начала 60-х до последнего 2002 года.

Мелким и недостойным своего высокого предназначения считает писатель растрачиваться на образы негодяев. У Е.И. Носова в литературе другая миссия: воспеть коренной русский народ, на котором испокон века держится и будет держаться Россия, во всем его былинном величии. Прав А.И.

Солженицын отметивший, что «в каждом рассказе Носова сюжет просочен затопляющим настроением, теплой любовью к людям, их обстоятельному быту и неутихающей привязанностью к природе. Ощущение часто сравнимо с ощущением от рассказов чеховских, каждый малозначительный эпизод ласково высвечен, лучится от пропитанности теплотою».

И пока существует народное «смиренномудрие» (Н. Кучеровский), искренняя любовь к родной земле, православная вера – духовный стержень народа, его христианская любовь ко всему живому на земле, будет жива Россия, будет жив русский народ. Это глубокое убеждение, унаследованное от классиков русской литературы Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, И.

С. Тургенева, Н.В. Гоголя, подтверждается и утверждается всей прозой Е.И. Носова.

Источник: https://mirznanii.com/a/136707/religioznye-motivy-v-rasskaze-ei-nosova-usvyatskie-shlemonostsy